Потом возникший смерч оторвал мое тело от земли и на глазах у изумленных баскетболистов понес в открытый океан. За мной сейчас же погнался пролетавший поблизости военный истребитель, и летчик, высунувшись из кабины, пытался задержать меня за ворот пиджака, но не дотянулся всего лишь на одну десятую миллиметра. Пальцы моего неудачливого спасителя только коснулись ткани, и самолет унес его в облака. Упрямый пилот заложил вираж и вернулся на место, но смерч уже утащил меня в неизвестном направлении.
В тот же день все радиостанции мира узнали о моем фантастическом исчезновении. Выслушав важное сообщение, жители острова, о котором я уже говорил, поняли, что меня несет в сторону, где они живут, и что их остров, как очутившийся на моем пути, должен оказаться необитаемым. Не мешкая, все его население погрузилось в пироги и отчалило к ближайшему из островов. Но там, в свою очередь, были убеждены, что именно их кусочек земли должен стать пустынным пристанищем для бедняги. То есть моим суровым приютом. Между островитянами завязался спор за почетное право именовать свой остров необитаемым. И горячие головы уже принялись обвинять друг друга в незаслуженных претензиях, но, к счастью, у обоих народов нашлись мудрецы, и один из них, восстав над бортом своей пироги, торжественно произнес: «Друзья, давайте подождем здесь, на воде. Пусть приключение само нас рассудит. Мы предоставили в его распоряжение свои острова, и тот, на который смерч опустит юнгу, и будет считаться необитаемым».
Ну, и как я уже говорил, необитаемым стал этот остров.
Смерч сбросил меня на песок у полосы прибоя и затем изнеможенно расстаял в воздухе. А я, полежав, как и следовало, на песке, поднялся на ноги и, оглядевшись по сторонам, обнаружил то, что и ожидал, — на острове не было ни души. Предавшись отчаянию, я уже было собрался бедствовать пятнадцать лет, полных одиночества, невзгод и лишений, но через два дня ретивые служаки пассаты принесли к моим ногам толстый пакет, перевязанный прочным шпагатом. Сверток был сплошь заклеен яркими марками и пестрел почтовыми штемпелями разных стран. Из-под штемпелей и марок проглядывал адрес: «Тихий океан, необитаемый остров, юнге Ивану Ивановичу».
Некто, проживающий в далеком Туапсе, воспользовался системой ветров в качестве международной пневматической почты и послал мне заказную бандероль в грубой бумажной обертке. Признаться, я был несколько обескуражен. Каким образом он узнал мой адрес, этот неизвестный отправитель? Ведь я, как и положено робинзону, исчез и попал на заброшенный остров, и вообще было неизвестно: жив бедняга или его больше нет на белом свете? Или, может, я вовсе не робинзон, а мне только кажется? Это предположение было убийственным! Слов нет, страдать на необитаемом острове нелегко, но еще страшней прослыть во мнении современников бессовестным самозванцем!
Желая покончить поскорей с мучительной загадкой, я лихорадочно, сдерживая дрожь в руках, вскрыл бандероль. Нет, все было в порядке: я имел законное право считать себя подлинным робинзоном! Это подтверждало содержимое почты. В пакете лежали дневник ученика средней школы Пыпина и послание, написанное изящным каллиграфическим почерком, в котором сразу угадывалась тонкая рука учителя черчения. «Дорогой юнга, SOS — говорилось в письме. — Пишет Вам педсовет средней школы. Конечно, Вы сразу же спросите, как мы Вас нашли, ведь в данный момент Вы на необитаемом острове, находящемся в стороне от оживленных морских и воздушных путей. Но кто не знает широту Вашей души и ее долготу?! Мы не сразу решились прервать Ваше вынужденное одиночество, полное, как и следует, невзгод и лишений, но у нас нет другого выхода, помогите…»
Текст прерывался на самом важном месте, видимо, педсовету отказали душевные силы, и он не смог закончить письмо, а возможно, счел лишним дописывать до конца, полагаясь на мою пресловутую сообразительность.
Я начал листать школьный дневник, и в моих глазах зарябило от бесчисленных двоек и множества замечания о плохом поведении незнакомого сверстника Пыпина. Несомненно, они и были причиной бедствия, которое терпел педсовет.
Подсчитав количество двоек, полученных Пыпиным, я понял, что теперь мне следует думать не о дальнейшей своей несчастной судьбе, в моей немедленной помощи нуждался совсем другой человек! Помнится, тогда я трудился всю ночь, сколачивая тримаран. Он вышел кособоким, один бок тоньше другого, и мне пришлось приделать еще два бревна… Так, каждый раз прибавляя бревна и находя недостатки в очередном маране, я собрал отличный стомаран!
Он мчался по океану и днем и ночью. Вначале я греб руками, потому что вся растительность острова ушла на стомаран и на весла не осталось даже тоненькой веточки. Затем мне в голову пришла счастливая мысль приспособить тельняшку как парус. То есть эта идея каким-то образом поселилась во мне сразу, но для ее осуществления не хватало мачты. И вот, потеряв надежду поспеть к Пыпину вовремя, я сунул натруженные руки в карманы и обнаружил в них шариковую авторучку. Это был поистине царский дар судьбы! Это была мачта! Конечно, авторучка была невелика. И если ее не хватало на основание и середину мачты, то верхушка из авторучки получилась отменная. Я написал на тельняшке магическое слово «тайна» и натянул ее как парус. И тотчас со всего света слетелись молодые, очень любознательные ветры и один за другим исчезли в моей нехитрой ловушке. Гибкие, сильные, они бились в полах и рукавах тельняшки, стараясь найти тайну, и невольно гнали стомаран в сторону Туапсе.
И тут я сгоряча совершил ошибку; желая срезать путь, направил свое судно в Панамский канал, и оно уткнулось крайними маранами в его берега. Если бы не необходимость тотчас предаться отчаянию, я бы, наверное, от неожиданного удара вылетел на берег Панамской республики. Но я вовремя стукнул себя по лбу, говоря:
— Ну какой же ты юнга? И куда только смотрели твои глаза?
Удар кулаком, совершенный в приступе самокритики, нейтрализовал силу инерции, и я удержался на месте. А затем ко мне залетела чья-то гуляющая сообразительность. Она указала на два грузовика, бегущих по обе стороны канала, и вернулась к хозяину. Я же вместе с водителями погрузил крайние мараны в кузова и провез свое судно над Панамским каналом. При этом моим добровольным помощникам не пришлось жечь бензин. Мечущиеся в поисках тайны молодые азартные ветры по-прежнему надували парус, и он тащил стомаран и вместе с ним машины через весь перешеек.
А пока мы следовали до вод Атлантического океана, местные жители пользовались моим стомараном как мостом, переходя с берега на берег, и этот импровизированный мост сыграл существенную роль в экономическом развитии маленькой латиноамериканской страны.
Остаток путешествия прошел в изобилии разных приключений. В свободное от них время мой искусственный остров служил посадочной площадкой для уставших самолетов и местом отдыха туристов. Однажды на стомаран высадился очередной робинзон, но через день, увидев меня, извинился, прыгнул в океан и уплыл, оставив только что добытую с помощью лука шкуру оленя. Я забыл сказать, что за месяцы плавания на моем судне вырос небольшой пальмовый лес, в котором завелись птицы и небольшое количество зверей.
Но наконец наступил долгожданный день, когда на горизонте появился портовый город Туапсе, расположенный на крутых склонах гор. А через час мое судно пришвартовалось правым бортом к берегу, и я, пробежав через его палубу, вошел в порт. Таким образом, конструкция стомарана сократила расстояние до Туапсе. Окажись под моими ногами обычное судно, мне бы еще пришлось плыть и плыть, и, кто знает, может быть, силам, ставившим мне преграды на всем пути, удалось меня задержать именно на последнем отрезке дороги.