Сначала при помощи инструментов, а затем руками Армен Даджян расчистил контуры небольшого сундучка. Размером он напоминал ящик кухонного стола, а сделан был из древнего металла, усеянного пятнами окалины и трещинами, что выдавало его возраст. Из своего положения я могла видеть, что на поверхности ящика не было ни петель, ни замочной скважины, ни каких-либо иных функциональных деталей. Не было на нем ни рисунков, ни надписей, — казалось, его тщательно, с ювелирной точностью отлили с той лишь целью, чтобы влага из земли, где он был спрятан, не могла повредить его содержимому.
Только перед тем как вытащить этот клад, Армен Даджян заколебался. Он сменил свои резиновые перчатки на другие, более плотные и с металлическим напылением, и для надежности затянул сундучок эластичным шнуром. Убедившись, что его находке не грозит упасть и разбиться, он аккуратно потянул за шнур и, вытащив ящик из отверстия, поставил на землю у своих ног.
То, что я увидела дальше, повергло меня в недоумение. Я все еще задавалась вопросом, почему мне дано увидеть именно эту сцену после смерти, как вдруг заметила, что Армен Даджян зубилом взламывает верхнюю крышку своей находки. Когда она поддалась, ему в нос ударил сильный аммиачный запах, заставив отшатнуться и закрыть лицо рукой, и к небу потянулась еле заметная струйка пара. Армянин пробормотал нечто неразборчивое, но не испугался. Он заглянул внутрь сундучка и, удовлетворенный увиденным, опустил руку, позволяя мне любоваться своими встопорщенными усами.
К несчастью, мне не удалось приблизиться настолько, чтобы выяснить, что его так развеселило. Я лишь заметила неровные очертания какой-то сморщенной темной поверхности. Нечто вроде доски размером с сам ящик, испещренной насечками, быть может составляющими часть большого геометрического рисунка. И ничего больше. Заслонявшая картинку спина армянина и скорость, с которой он поспешил подвинуть ящик и поставить его под центральным окном апсиды, помешали мне увидеть, что именно он делает с этим предметом.
Тем не менее я убедилась в главном: этот тип точно умел обращаться с ним.
— Sobra zol ror I ta nazpsad! — вдруг забормотал Армен Даджян на незнакомом языке. — Graa ta malprag! — добавил он, возвысив голос.
Господин Даджян перестал быть недавним безликим персонажем. Он скинул маску невзрачной обыденности, и теперь его взгляд горел почти сверхчеловеческим огнем.
— Sobra zol ror I ta nazpsad! — повторил он. Эхо разнеслось по всей улице.
И тогда случилось нечто. Когда он во второй раз произнес эти слова, на моих глазах недра сундука осветились и испустили короткую сильнейшую вспышку света, достигшую самого неба. Она напоминала молнию. Затем на какой-то миг свет выгнулся радугой над свинцовой оболочкой, скрывавшей его источник, и устремился к витражу, отделявшему сад от алтаря, где в тот самый момент мы с Мартином сочетались брачными узами.
Я сглотнула. На секунду мне показалось, что армянин разбудил этот предмет. Сделал это, произнеся старинное заклинание. Какую-то абракадабру, способную освободить неведомую силу, заключенную в этой бездушной материи. Никогда в жизни — за исключением вечера, проведенного с Шейлой Грэхем накануне церемонии в Биддлстоуне, — я не видела, чтобы кто-нибудь мог совершать подобное.
И кто же такой, черт побери, этот самый господин Даджян?
Когда инспектор Фигейрас выжал газ из своего «Пежо-307», чтобы одолеть последний подъем перед площадью, где находилось кафе «Кинтана», он почувствовал, что все девяносто лошадей автомобиля выбились из сил и вот-вот откинут копыта.
— А теперь что за хрень происходит? — процедил он, стуча кулаками по рулю.
Мотор предпринял последнее отчаянное усилие, зарычал и затрясся, словно желая угодить хозяину, и издох окончательно.
К счастью, хоть дождь прекратился.
Полицейский припарковал машину у тротуара и поспешил к своей цели пешком. Его одолевала куча забот. Американский шпион. Возможно, два. Камни невиданной ценности. Стрельба в соборе и женщина в опасности. Если главный комиссар не ошибается, то свидетельницу событий в храме надлежит немедленно взять под охрану полиции, по крайней мере до тех пор, пока все это безобразие не прояснится. И в довершение всех бед еще и эта проклятая гроза. Наверное, ее электрический импульс сильно повлиял на атмосферу над Сантьяго, потому что довольно давно связь с агентами, которым было поручено наблюдать за девушкой, прервалась, а освещение уже бог знает сколько времени не могли наладить.
Фигейрас уныло поправил свои вызывающие очки и приготовился пешком преодолеть последний отрезок пути. Он решил пройти по улице, ведущей мимо медицинского факультета, оставив позади живописную арку Ду-Пасу и сувенирные лавочки, закрытые в этот час. Он настолько погрузился в свои проблемы и так усиленно старался не заснуть, что даже не заметил вертолет, по-прежнему стоявший у собора.
Он собирался уже повернуть на площадь Инмакулада, как вдруг его усталость как рукой сняло. Двое мужчин, одетых в черное, только что отошли от ворот Асабачерия и быстро удалялись неслышным шагом. Несмотря на поздний час и мрак, царивший в этой части города, он сразу их узнал.
— Отец Форнес! Сеньор архиепископ! — позвал он. — Что случилось? Что вы делаете на улице в такое время?
При виде его лицо Мартоса озарилось улыбкой.
— Инспектор, — произнес он, — как вы кстати!
— Правда?
— Прямо дар небесный. Настоятель только что вытащил меня из постели, чтобы показать нечто, что его люди обнаружили вблизи места перестрелки и на что никто из нас не обратил внимания. Разве не так, отец Форнес?
Костлявое лицо Бенигно Форнеса съежилось еще больше, словно падре хотелось совсем исчезнуть. Он всегда недолюбливал инспектора Фигейраса.
— А о чем, собственно, речь?
— Видите ли… — заколебался настоятель. — Вы помните, где именно началась стрельба?
— Рядом с монументом Campus stellae, так? А что произошло?
— Дело в том, что один из каменных блоков этой стены упал и…
— А вы что, заходили за полицейское ограждение?
Вопрос инспектора заставил обоих покраснеть.
— Отец Форнес хочет сказать, что на этой стене кое-что появилось, — уточнил архиепископ. — Некий знак. Наш дражайший настоятель заметил его несколько часов назад, совершая свой обход нефов собора. Он полагает, что это непосредственно связано с сегодняшними событиями.
— Знак? — Казалось, эта деталь не слишком впечатлила Антонио Фигейраса. — Вы считаете, что этот негодяй с пистолетом оставил свою подпись на стене?
— Нет… Дело не в этом, инспектор, — вступил в разговор смущенный настоятель. — Я думаю, что человек, вторгшийся в собор, именно его и искал. Этот знак не мог возникнуть ниоткуда. Я полагаю, что, обнаружив его, он был вынужден оставить его на всеобщее обозрение. У него не было времени снова спрятать его.