— Вы сообщаете мне столь точные подробности, что даже не спрашиваю вас, убеждены ли вы в их достоверности.
— Убеждена; впрочем, у меня нет никаких причин скрывать от вашего высокопреосвященства, кто снабдил меня ими.
— Не сочтите это нескромностью, милый друг, но, признаюсь, я был бы рад узнать это.
— Здесь не только не будет никакой нескромности, но я уверена, что окажу услугу тому, кто мне это сообщил.
— Значит, это друг?
— Это человек, желающий, чтобы ваше высокопреосвященство считали его своим преданным слугой.
— Его имя?
— Сен-Симон.
— Этот юный паж короля?
— Именно.
— Вы с ним знакомы?
— Знакома и не знакома: он впервые пришел ко мне сегодня вечером.
— Вечером или ночью?
— Удовольствуйтесь тем, что я вам скажу монсеньер. Итак, он пришел ко мне сегодня вечером и рассказал эту совсем свежую историю. Он уходил из Лувра; собираясь зайти к своему товарищу Барада, он увидел, что от его величества выходят обе королевы. Они были так озабочены, что не заметили Сен-Симона. Он пришел к Барада; паж все еще дулся и заявил, что завтра покидает Лувр. Через мгновение вошел Месье, не обративший внимания на малыша Сен-Симона. А тот притаился и видел, как его товарищ разговаривал с принцем в нише окна; потом они оба вышли, Барада вошел к королю, а Месье побежал, по всей вероятности, отчитаться перед королевами в успехе предприятия.
— И вы говорите, малыш Сен-Симон пришел рассказать вам все, с тем, чтобы вы мне это повторили?
— Ах, клянусь честью, я сейчас повторю вам его собственные слова: «Милая Марион, я полагаю, что во всех этих хождениях кроется какая-то махинация против господина кардинала де Ришелье. Говорят, что вы с ним в большой дружбе; я не спрашиваю вас, правда ли это, но, если правда, предупредите его и скажите, что я его покорный слуга».
— Это умный малый, и я при случае его не забуду, скажите ему это от моего имени; что касается вас, дорогая Марион, то я думаю, чем доказать вам свою признательность.
— О, монсеньер!
— Я придумаю, а пока…
Кардинал снял с пальца великолепный бриллиант.
— Возьмите этот камень, — сказал он, — на память обо мне.
Но Марион, вместо того чтобы протянуть руку, убрала ее за спину.
Кардинал взял ее руку снял перчатку и надел кольцо на палец молодой женщины.
Потом, поцеловав ее руку, он сказал:
— Марион, будьте мне всегда таким же хорошим другом, и вы в этом не раскаетесь.
— Монсеньер, — ответила она, — я обманываю иногда своих любовников, но своих друзей никогда.
Уперев одну руку в бедро и взяв шляпу в другую, с лицом, отражающим беззаботность молодости и красоты, с улыбкой страстной любви на устах она поклонилась, как настоящий паж, и вернулась к себе, разглядывая свой бриллиант и напевая вилланеллу Депорта.
Оставшись один, кардинал провел рукой по нахмуренному лбу и сказал:
— Вот она, невидимая соломинка, вот она, незамеченная песчинка!
И с выражением непередаваемого презрения добавил:
— Какой-то Барада!
Кардинал провел очень беспокойную ночь, как и думала прекрасная Марион, вступавшая в прямое общение с ним лишь в особо важных случаях: принесенная ею новость была серьезной. Король помирился со своим фаворитом при посредничестве Месье, заклятого врага кардинала. Здесь открывалось широкое поле для неприятных догадок, поэтому кардинал изучал вопрос со всех сторон и утром (мы не говорим «когда он проснулся»), когда он встал, у него были готовы решения для любой случайности.
Около девяти часов доложили о посланце короля. Гонца ввели в кабинет, куда уже спустился кардинал. Там королевский посланец, низко поклонившись, передал его высокопреосвященству сложенную и запечатанную большой красной печатью бумагу; тот, еще не ознакомившись с содержанием письма, вручил гонцу, как обычно делал в отношении королевских курьеров, кошелек с двадцатью пистолями. Кошельки для этого случая были припасены у кардинала в ящике бюро.
С первого взгляда кардинал понял, что письмо исходит непосредственно от короля: адрес был написан знакомым почерком его величества. Кардинал предложил гонцу подождать в кабинете своего секретаря Шарпантье на случай, если потребуется ответ.
Затем, подобно атлету, который, собирая силы для физической борьбы, натирается маслом, он, готовясь к моральной борьбе, мгновение собирался с силами, затем провел платком по влажному от пота лбу и приготовился сломать печать.
В это время незаметно для него приоткрылась одна из дверей, и в образовавшемся просвете возникло обеспокоенное лицо г-жи де Комбале. Она узнала от Гийемо, что ее дядя плохо спал, а от Шарпантье — что прибыл гонец от короля.
Поэтому она отважилась войти без зова в кабинет дяди, надеясь, впрочем, что, как всегда, будет там желанной гостьей.
Но, увидев, что кардинал сидит, держа в руке письмо и не решаясь его распечатать, она поняла его тревогу и, хоть не знала о визите Марион Делорм, догадалась, что возникли какие-то новые обстоятельства.
Наконец, Ришелье вскрыл письмо.
Кардинал читал, и по мере чтения лицо его становилось все мрачнее.
Она бесшумно скользнула вдоль стены и оперлась о кресло в нескольких шагах от него.
Кардинал шевельнулся, но не произнес ни звука, и г-жа де Комбале решила, что она осталась незамеченной.
Кардинал продолжал читать, каждые десять секунд отирая платком лоб.
Было очевидно, что им владеет сильная тревога.
Госпожа де Комбале приблизилась к нему и услышала его свистящее прерывистое дыхание.
Затем он уронил на бюро руку, казалось, не имеющую силы держать письмо.
Он медленно повернул голову к племяннице, дав ей увидеть свое бледное, лихорадочно подергивающее лицо, и протянул к ней дрожащую руку.
Госпожа де Комбале бросилась к этой руке и поцеловала ее.
Но кардинал обвил рукой талию племянницы, притянул ее к себе, прижал к сердцу и, подавая другой рукой письмо, сказал, пытаясь улыбнуться:
— Читайте.
Господа де Комбале стала читать про себя.
— Читайте вслух, — попросил кардинал, — мне нужно хладнокровно изучить это письмо, звук вашего голоса освежит меня.
Госпожа де Комбале начала читать:
«Господин кардинал и добрый друг,
здраво обдумав внутреннее и внешнее положение и считая, что хоть они и одинаково серьезны, но внутренние дела наиболее важны из-за смут, порождаемых в сердце королевства г-ном де Роганом и его гугенотами, мы решили, полные доверия к политическому гению, доказательства коего Вы нам столь часто давали, оставить Вас в Париже, дабы руководить делами государства в наше отсутствие; мы же, вместе с нашим возлюбленным братом Месье в качестве главного наместника и господами д’Ангулемом, де Бассомпьером и де Гизом в качестве военачальников выступим, чтобы заставить снять осаду Казаля и пройти добром или силой через владения господина герцога Савойского. Мы будем ежедневно направлять к Вам курьеров, чтобы сообщать о ходе наших дел, осведомляться о Ваших и прибегать в затруднительных случаях к Вашим добрым советам.