— Это много больше того, на что я рассчитывал, капитан, и я признателен за ваше предложение. Когда я могу приступить к своим обязанностям?
— Когда пожелаете!
— Как можно скорее, капитан; пахнет порохом, а я убежден, что через три-четыре дня я здесь увижу то самое большое сражение, в поисках которого прибыл из другого полушария. Водоизмещение моего корабля слишком мало, чтобы он оказался хоть сколько-нибудь полезен в предстоящем деле. Я вернусь на борт; отправлю его во Францию и вернусь на ваш корабль.
Люка встал и с приятной улыбкой произнес:
— Я жду вас, лейтенант.
Рене с чувством пожал обе его руки, бросился к лестнице и вскоре был на борту своего шлюпа.
Он немедленно вызвал к себе Франсуа.
— Франсуа, — обратился Рене к нему, — я остаюсь. Я вверяю тебе свой шлюп: отведи его в Сен-Мало. Вот папка, в которой находится мое завещание: на случай, если я буду убит, — ты найдешь там свое имя. Кроме портфеля есть еще и мешочек с каменьями: если меня убьют, отнеси его мадемуазель Клер де Сурди; она живет со своей матерью графиней де Сурди в собственном особняке, который выходит одной стороной на набережную, а другой — на улицу Бон.
В мешочке письмо, объясняющее происхождение камней; но не вручай эти каменья и не открывай мое завещание, пока не получишь официального уведомления о моей смерти. Я заранее вписал в патент судна твое имя как действительного владельца: оставайся его хозяином в течение года. В выдвижном ящике секретера найдешь двенадцать золотых слитков в тысячу франков каждый: они помогут тебе выжить этот год. Если тебя задержат англичане, оправдывайся американским происхождением корабля, а если они спросят обо мне, расскажи, что, встретив флот Нельсона, я предпочел остаться на одном из его кораблей. Прощай, дорогой Франсуа, обними меня. Пусть мне принесут мое оружие. Попутного ветра тебе по пути в Сен-Мало. Как только будешь там, немедленно доставь новости от Робера для мадам Сюркуф.
— Это значит, — отвечал Франсуа, пытаясь скрыть тыльной стороной своей большой руки лицо, — это значит, что вы не настолько любите меня, чтобы оставить рядом с собой, меня, который последовал с вами на конец света и даже дальше. Черт возьми! Бросая меня, вы просто разбиваете мое сердце!
И этот славный человек захлебнулся в рыданиях.
— Я тебя оставляю, и это значит, — ответил Рене, — что я тебя считаю единственным своим другом, потому что ты единственный, на кого я могу положиться, потому что этот портфель стоит полмиллиона, а камни — триста тысяч, потому что, доверяя эти вещи тебе, я буду спокоен за их судьбу так же, как если бы они оставались у меня. Пожмем же друг другу руки, как двое порядочных людей. И будем любить друг друга, как положено двум славным сердцам. Давай же обнимемся, как два добрых друга. Ты проводишь меня на борт «Грозного», и ты будешь тем, с кем я попрощаюсь последним.
Франсуа видел, что решение Рене принято и принято бесповоротно. А тот собрал весь свой арсенал, состоявший из карабина, двухзарядного ружья и абордажного топора; потом, созвав команду на палубу, объявил о своем новом положении и о их новом капитане.
При этом известии команду охватила печаль; но Рене объявил всем, что в течение года ничего в их судьбе не поменяется: они будут получать то же вознаграждение, что и раньше, и останутся на борту «Нью-Йоркского скорохода». Слыша от матросов заверения в вечной преданности, он в сопровождении Франсуа и шестерых гребцов спустился в лодку.
Через десять минут он предстал перед капитаном Люка.
На его глазах друзья попрощались.
Слезы подчиненного в минуту прощания — красноречивая характеристика человеку. Вот и сейчас, видя обожание, с которым команда относится к Рене, слезы на глазах у Франсуа и сожаления из уст других матросов, капитан Люка мог составить представление о том, как привязана команда к его третьему помощнику. Когда сопровождавшие собирались покинуть его корабль, Люка подошел к стене, снял с нее очень красивую морскую пеньковую трубку и вручил ее Франсуа. Последний, зарыдав еще горше, не зная, как выразить свою признательность, вышел, не сказав ни слова.
— Мне нравится такой способ выражения отношения к человеку, — сказал Люка, — и вы, должно быть, благородный юноша, раз уж вас так любят. Давайте же, садитесь, поговорим.
И, подавая пример, сел первый, начав взглядом пристально изучать все вооружение Рене — его двухзарядное гладкоствольное ружье, карабин с нарезным стволом и абордажный топор.
— Жаль, что я раздал все свое вооружение друзьям на острове Франции, — иначе я мог бы вам предложить кое-что достойное вас; сейчас же у меня остались три этих предмета, выбирайте любой из них…
— Говорят, что вы — замечательный стрелок, — ответил Люка, — оставьте себе ружья, а мне дайте топор, надеюсь, в предстоящем сражении я прославлю его.
— О предстоящем сражении: не кажется ли вам это решение слишком опрометчивым?
— Медлить нельзя, черт возьми, — ответил Люка, — император послал к Вильневу, чтобы тот подготовил объединенный французско-испанский флот к экспедиции в Картахену на соединение с контр-адмиралом Сальседо, а из Картахены — в Неаполь, чтобы высадить находящиеся на борту войска, а тем — объединиться с армией генерала Сен-Сира. «Наша задача состоит в том, — добавил император, — чтобы всякий раз, когда вы встретите превосходящие силы противника, атаковать их без промедления. Вступайте в решающее сражение с ним; не забывайте, что успех всей операции в значительной степени зависит от того, как скоро вы покинете Кадис. Мы надеемся, что вы сделаете все для того, чтобы выступить не задерживаясь, и можем пожелать вам в этой экспедиции большей отваги и большей дерзости». Император, без всякого преувеличения, думает о Вильневе как о человеке, которого скорее надо подгонять, нежели сдерживать. В то же время император приказал вице-адмиралу Росильи отправиться из Парижа в Кадис и принять командование объединенным французско-испанским флотом, если застанет его в Кадисе, и поднять адмиральский штандарт над «Бицентавром», а Вильнева отправить в Париж, чтобы последний держал перед Императором ответ за свои действия.
— Дьявол, — вырвалось у Рене, — положение тяжелое.
— Посему, — продолжил Люка, — адмирал Вильнев созвал военный совет; французскую эскадру представляли командующие подразделениями, контр-адмиралы Дюмануар и Магон и капитаны Космо, Мэстраль, Девиллегри и Приньи: они явились, чтобы доложить о состоянии кораблей и о своих страхах и надеждах.
Люка, пустившийся было в пространное повествование, внезапно вскочил на ноги и встал перед Рене:
— Вы знаете, что сказал Император?
— Нет, капитан, я ничего больше не знаю: вот уже два года, как я нахожусь далеко от Франции.
— «Англичане, — сказал он, — покажутся мелочью, если во Франции найдутся два или три адмирала, готовые умереть». Так вот, хоть мы и не адмиралы, предстоит доказать Императору, что в отсутствие адмиралов, желающих умереть, есть капитаны, знающие, как умирать.