Весь день был занят спасательными работами: на глазах у всех «Грозный» пошел ко дну. К счастью, успели вывезти сто девятнадцать человек команды; двести других бросались в воду к двум спасательным баркам, но одна из них потонула.
Люка назвал имя Рене, и тот вместе с ним был доставлен на борт «Свифтшура». Корабль взял курс на Гибралтар и на следующий день достиг одного из Геркулесовых столпов.
Рене держал в тайне свое знание английского языка; в этой оконечности Полуострова он то и дело слышал речи по-испански и по-английски.
Вскоре он был в состоянии понять, что пленников собираются отправить в Англию на двух фрегатах — они были уже приготовлены к отплытию, при этом ни один из них не должен был нарушить ограничений по количеству людей: каждый был обязан взять на борт не более шестидесяти-семидесяти человек.
Через несколько дней он сообщил Люка, что ввиду чрезвычайной важности, которую придают англичане его персоне, его перевезут в Англию на одном из английских кораблей; остальных распределят по двум фрегатам, которые отправятся в плавание в тот же день.
Была собрана эскадра из двух фрегатов, одного корвета и одного трехмачтового торгового корабля, переделанного на военный лад перед его возвращением в Европу. Мы говорим в Европу, потому что Гибралтар — это скорее Африка, нежели Европа.
Капитан Люка был переведен на борт «Принца», который, так и не вступив в сражение, не имел на себе ни одного повреждения, и среди команды также не было потерь.
Рене с пятьюдесятью своими товарищами оказался на торговом судне «Самсон». Капитан Люка, прелсде чем они расстались, выразил всю свою симпатию к нему, вызванную храбростью Рене в тот роковой день 21 октября.
Их расставание было расставанием скорее двух друзей, нежели командира и его подчиненного.
Корабли плыли одной группой до Гасконского залива, в котором поднявшиеся порывы ветра их разлучили.
«Принц», превосходный парусник, держался ближе к побережью и обогнул мыс Фннистер.
Командующий «Самсоном» капитан Паркер, не столь владевший искусством управления своим кораблем, вышел в открытое море, придерживаясь той аксиомы, что в часы шторма для корабля нет ничего опаснее близости к берегу.
Как только море немного успокоилось и вновь показалось солнце и когда можно было вычислить долготу, на которой находился корабль, выяснилось, что он находится в тридцати или тридцати пяти лье западнее Ирландии. Тотчас же был дан приказ взять курс на восток, и корабль продолжил плавание. Но бывалые моряки понимали, что затишье на море не могло быть продолжительным, а капитан Паркер, которому никогда не доводилось командовать военным кораблем, не чувствовал себя уверенно на своем месте.
В пути, так как ему специально порекомендовали Рене, он понаблюдал за ним и вполне смог оценить его опыт в морском деле. Поскольку никто не возражал, чтобы выводить скромное количество заключенных маленькими группками на прогулки по палубе, он подошел к Рене и на ломаном французском спросил, показывая ему на сгустившиеся с запада тучи:
— Лейтенант, сегодня обед будет поздно, но я приказал своему старшему повару, чтобы мы не теряли время в ожидании, — и он протянул руку в направлении туч, которые продолжали собираться. — И потом, — продолжил он, — вот представление, заслуживающее нашего внимания и способное отвлечь от других мыслей.
— Да, — ответил Рене, — но я бы просил только об одном: чтобы развязка его не слишком занимала нас.
Представление и в самом деле было любопытное; и опасения Рене, надо сказать, не были преувеличены.
Со стороны юго-запада продолжали накапливаться зловещие черные тучи, и очень вскоре их скопление напоминало величественную горную гряду, непрерывно на глазах растущую. В ней при желании можно было разглядеть черты небесных Альп: подвижные гряды вершин, крутые тропы, по которым можно до них добраться: самая высокая из вершин этих фантастических гор походила на вершину вулкана, линии которой с невероятной быстротой расстраивал ветер, точно последние клубы дыма, исходившие от потухшего жерла.
Можно было любоваться тем, как выходили эти клубы из сказочного пекла и затем развеивались по блестящей небесной синеве: потому что небеса были удивительно синие повсюду над линией горизонта, за исключением только одного отрезка, где, как мы сказали, словно из жерла вулкана, вздымались черные клубы дыма.
— В любом случае, — беспечно произнес первый помощник, — если что-то и выйдет из этого черного марева, это не произойдет в сию же минуту, и у нас еще будет время не только в свое удовольствие пообедать, но и переварить все съеденное.
— Если не считать того, сударь, — пробормотал проходивший мимо старый матрос, — что юго-западный ветер движется быстрее, чем ваши зубы и желудок, как бы проворно они ни работали.
— Я согласен с матросом, — сказал Рене, — и не думаю, что гроза будет столь любезна, что даст нам время спокойно пообедать. И если бы я мог дать вам совет, я бы предложил вам готовиться встретить эту грозу, которая грянет на наш корабль, как белый шквал или удар молнии.
— Но, капитан, — возразил гардемарин, сидевший на краю леера, уставившись на огромную черную массу, которая теперь привлекала общее внимание, — ветра почти нет, можно едва услышать, как морская волна плещется у борта корабля. К чему спешить?
— Господин Блэквуд, если бы на вашем месте был ваш дядя, он, несомненно, разглядел бы куда больше вас; сейчас же распорядитесь убрать брамсели и проследите за этим.
Блэквуд отдал это распоряжение, и опять послышался голос старого матроса, выступившего в качестве предвестника беды:
— Молодец! Но все же еще не так, как нужно.
Капитан посмотрел на него с улыбкой и продолжил:
— Как только уберут брамсели, прикажите убрать также три рифа, а затем спустить еще и большой парус.
Приказ был выполнен с такой точностью, которая является главной отличительной чертой морской дисциплины. С горизонта подул ветер, и под его порывами море пришло в волнение; бурое пятно, которое приносил с собой зюйд-вест, растекалось по небу, как огромная чернильная клякса; ветер из легкого стал сильным и угрожающим.
— А теперь, старик, что бы ты стал делать? — обратился капитан к старому советчику.
— Я бы, — ответил старик, — не во гнев будет вам сказано, продолжал бы убирать паруса и не оставил бы ни одного из них.
— Лечь в дрейф под фок и малый φοκί — закричал капитан.
Приказ был выполнен.
Волны все увеличивались, а шум все возрастал.
— За стол, господа, за стол! — закричал гардемарин, показавшись из люка с салфеткой в руке.
Б этот момент он закачался.
— Смотрите, смотрите! Ветер, а ведь он не чувствуется внизу!
— Да, но уже чувствуется здесь, — возразил ему капитан, — а вскоре и до вас дойдет.