Book.

Везувий действительно словно бы только и ждал этого мгновения, чтобы дать волю своей ярости: ужасающий рев вдруг раздался из земных недр и резкий толчок заставил нашу карету откатиться назад.

Лошади заржали и, не двигаясь с места, покрылись потом, как вспенивается под ветром морская гладь.

— Государыня! — закричал кучер. — Государыня, говорил же я, что коням такое видно, чего я не вижу… Смотрите, смотрите!

И он показал пальцем на вершину горы.

Облако густого черного дыма вырвалось из кратера и стало подниматься вверх, словно огромная башня. Подобно трещинам, ее пронизывали молнии, сопровождаемые всякий раз грохотом, который напоминал залп батареи из сотни пушек.

Теперь уже королева, в свою очередь, сжала мою руку: в это сердце, отлитое из бронзы, начал проникать страх, а я была готова лишиться чувств. Сэр Уильям, напротив, пришел в восторг.

— Если ее величество непременно желает остаться здесь, — дрожащим голосом проговорил Гаэтано, — я умоляю немедля выйти из кареты. Еще немного, и я более не отвечаю за моих лошадей.

В это самое мгновение раздался мощнейший взрыв; страшный подземный толчок ужаснул нас, и мне показалось, что кругом все озарилось мерцающим сиянием.

— Во имя Неба, государыня, — воскликнула я, — вернемся! Вернемся!

Но королеве не пришлось утруждать себя, отдавая такое приказание. Кони, рванувшись с таким отчаянным безрассудством, что кучер не смог их удержать, развернулись и бешеным галопом ринулись с моста вниз, к набережной.

— Государыня, государыня! — кричал Гаэтано, тщетно напрягая все силы. — Они меня больше не слушаются!

— Что ж, положимся на милость Божью, — ответила королева.

Послышался новый взрыв, еще ужаснее прежних; я почувствовала, что дрожь пробирает меня до костей, и лишилась сознания от страха.

Когда я открыла глаза, карета стояла. Гаэтано изо всех сил удерживал коней под уздцы, вцепившись в повод у самых лошадиных морд. А находились мы как раз напротив уже упоминавшейся виа деи Соспири дель Абиссо.

В миг, когда карета готова была разбиться об угол набережной, тот самый человек, который крикнул королеве, чтобы она не искушала Господа, прыгнув, поймал вожжи и, рискуя попасть под копыта, сверхчеловеческим усилием остановил обезумевших животных.

Толчок был так силен, что Гаэтано скатился со своего места, но тотчас вскочил на ноги и схватил лошадей под уздцы.

Неизвестный, видя, что кучер справился со своей упряжкой, стал быстро удаляться и скрылся.

Я ничего этого не видела. Мне казалось, будто я пробуждаюсь ото сна. Королева поднесла к моему лицу флакон с нюхательной солью.

— Ах, благодарение Богу, — воскликнула я, приходя в себя, — ваше величество невредимы!

И я упала в объятия королевы, заливаясь слезами и покрывая ее поцелуями.

С моей стороны это выглядело весьма странным и объяснялось, вероятно, лишь тем, что королева имела надо мной такую власть, какую, как говорят, приобретает магнетизер над замагнетизированным: все то время, когда она была рядом, моя душа словно бы жаждала покинуть тело, чтобы слиться с ее душой.

Гаэтано вновь устроился на облучке; лошади, совсем успокоившись, будто по волшебству, безо всяких осложнений доставили нас во дворец.

Я была разбита вконец. Королева настояла, чтобы я отправилась в свою комнату, расположенную рядом с ее покоями, и легла в постель.

Сэр Уильям испросил позволения выйти на балкон дворца, чтобы оттуда еще понаблюдать за природным явлением. Мне думается, что ради того, чтобы разрешить какую-нибудь геологическую проблему, он мог бы, подобно Эмпедоклу, броситься в кратер вулкана, оставив на вершине горы только сандалию.

Сама я больше ничего не видела, но вот что мне рассказывали.

Подземные толчки следовали один за другим очень быстро, распространяясь, по обыкновению, с севера к югу, то есть от Портичи к Торре дель Аннунциата.

Неаполь, как всегда, уцелел.

К трем часам ночи дорога, проходящая у подножия Везувия, была уже запружена беженцами, спешившими в Неаполь; покинув свои жилища, они, будто за крепостной стеной, искали пристанища за мостом Магдалины, а точнее, за статуей святого Януария, которая, возвышаясь над мостом, покровительствует городу.

Солнце взошло, сверкая на ясном небе, но столб дыма и пепла, поднимающийся из чрева Везувия, вскоре расползся по всему небосводу. Воды моря, которое есть не что иное, как зеркало небес, затянуло серым покровом, и мало-помалу день померк, как при солнечном затмении.

Когда я проснулась, часы показывали десять утра, но можно было поклясться, что уже восемь вечера.

Еще два дня, то есть с 13 до 15 июня, солнце не появлялось на небе. Рычание горы все усиливалось, и мгла становилась гуще и гуще.

На второй день, то есть 14-го, если бы часы не продолжали отсчитывать бег времени, уже было бы невозможно определить, что сейчас: утро, вечер или ночь. Сумерки так сгустились, что, находясь на Кьяйе или Толедо, то есть на двух самых широких улицах Неаполя, можно было подумать, будто пребываешь в темной комнате.

Кардинал-архиепископ, сопровождаемый всем столичным духовенством, выступил из собора, неся в руках отлитый из серебра и позолоченный бюст святого Януария; во главе процессии знати, читающей молитвы, и простонародья, поющего гимны, он направился на мост Магдалины, чтобы испросить защиты у святого покровителя города.

Королева отправилась на мессу, предшествовавшую этой церемонии, но я, как протестантка, не могла ее туда сопровождать: народ, увидев в церкви еретичку, способен был вообразить, что я и есть виновница бедствия, и растерзать меня на куски.

Архиепископ, знать и народ толпились на мосту, вознося молитвы, с двух часов пополудни до самой ночи. Впрочем, говорить о ночи здесь бесполезно, ведь не стало ни ночи, ни дня, и только колокола, отзвонив «Ave Maria», оповестили, что солнце зашло.

В ночь с 15-го на 16-е звук, который мог бы произвести взлетевший на воздух пороховой склад, поразил толпу, ибо все население Неаполя скопилось на улицах. Некоторые от ужаса ничком упали на землю, другие, не столь напуганные, — на колени или, по меньшей мере, съежились под тяжестью этой напасти.

Громадный сноп пламени вырвался из кратера, взлетел к небу и градом огненных осколков посыпался на склоны горы. Затем с вершины двумя потоками низверглась огненная река, один из рукавов которой устремился в направлении Резины, другой — в сторону Торре дель Греко.

Тридцать тысяч человек, мужчин, женщин и детей, пораженные изумлением, следили глазами за движением этих двух потоков лавы.