— Ах, государыня, вы же сами видите: вы колеблетесь! — вскричала я. — А если вы колеблетесь — это значит, что судьи ошиблись.
— Правосудие не может ошибаться, Эмма. Оно следует своим путем.
Я со вздохом уронила голову на грудь, прошептав про себя несколько слов.
— Что ты там бормочешь сама себе? — спросила Каролина.
— Благодарю Господа, что он не создал меня королевой, государыня, — отвечала я.
Наступило недолгое молчание. Королева первой нарушила его:
— Впрочем, приговор был вынесен сегодня утром; у нас еще три дня, чтобы принять решение… Сегодня вечером ты останешься здесь. Ночь подскажет нам выход.
В это мгновение вошел король. По своему обыкновению, он весьма учтиво приветствовал меня, знаком предложил мне сесть и сам сел подле своей жены.
— Моя дорогая наставница, — сказал он, — я пришел вас предупредить, что буду отсутствовать дня три-четыре.
— И куда же вы собрались?
— На охоту в Персано.
— Вы получили сведения, что ожидается новое землетрясение?
— Нет, поскольку в таком случае я бы направился не в сторону Салерно, а поближе к Капуа. Вы же понимаете, что Везувий и Этна никогда не принимали всерьез такую преграду, как разделяющий их Мессинский пролив, возникший, как вы мне однажды рассказывали, тоже в результате землетрясения. Они по-прежнему соединяются друг с другом посредством своих подземных ветвей, и, когда им приходит охота обменяться парой слов, лучше не попадаться им на пути… Нет, на этот раз я опасаюсь вовсе не землетрясения.
— И что же вас пугает?
— О, вы прекрасно это знаете.
— Неужели поколебалась ваша уверенность в истинности излюбленной аксиомы и вы усомнились в действенности одного из трех «F»?
— Не в действенности, но в уместности.
— И впав в сомнение, вы…
— Я устраняюсь. Разве мудрец не советовал чего-то в этом роде?
— Вы хотите сказать, что не желаете быть или, по крайней мере, казаться причастным к тому, что произойдет?
— Ни быть, ни казаться, сударыня. Разве я создал джунту? Разве я вызвал из Лондона Кастельчикалу? Разве я учредил эту пресловутую «темную комнату», о которой столько говорят и существование которой я, к счастью, вправе отрицать, так как ни разу туда не входил и даже не знаю, в каком крыле дворца она расположена? Нет уж, это все ваши дела. Я — что? Охочусь, ловлю рыбу, отдыхаю в Сан Леучо — словом, я, как выразились бы историки, ленивый король. А вот вы подлинно королева, вы держите бразды правления, подобно Екатерине Второй, и, как ее называли Северной Семирамидой, так и вас когда-нибудь назовут Семирамидой Южной, что будет к немалой чести для вас и для меня. Но если уж на вашу долю выпали преимущества власти, справедливо, чтобы и ее тяготы ложились на ваши плечи.
— Стало быть, вы намерены перед лицом Неаполя и всей Европы возложить на меня одну всю ответственность за смерть этих трех юношей?
— О каких трех юношах вы говорите?
— О тех, кому джунта вынесла приговор сегодня утром.
— Вот как! Значит, сегодня утром джунта приговорила трех юношей к смерти?
— Вы этого не знали? Возможно ли?
— Черт возьми, да! Мое влияние в делах правления столь незначительно, что никто не берет на себя труда докладывать мне о них.
— Довольно шутить, сударь. Все слишком серьезно. Поговорим же об этом тоже серьезно или не станем говорить вовсе.
— Не говорить — это мне подходит более всего. Как вам известно, я не имею обыкновения вмешиваться в то, что меня не касается. Я пришел сообщить вам, что отбываю в Персано и рассчитываю провести там несколько дней. Если бы я вас не предупредил, мое исчезновение могло бы причинить вам беспокойство, а я бы не желал, чтобы моя незначительная персона хоть на миг отвлекла вас от высоких забот большой политики. Вы говорите, что трое молодых людей приговорены к смертной казни? Бедные молодые люди! Меня это огорчает, но что поделаешь! Если они виновны, если они плели заговор против вас…
Я вмешалась:
— И вот, государь, что, собственно, тревожит благородное сердце ее величества: она не вполне уверена, что эти юноши действительно заговорщики, она даже опасается, что они невинны.
— Дьявольщина! В таком случае, дражайшая моя посланница, королеве не подобает допустить эту казнь. Смерть сумасшедшего, которого недавно повесили, уже и так произвела отвратительное впечатление, а гибель троих невинных — это еще хуже! Поразмыслите об этом, сударыня, хорошенько поразмыслите!
— Однако, сударь, — заметила королева, с видимым раздражением из-за того, что король одерживает верх в супружеском споре, — если бы я и захотела их помиловать, разве я имею на это право? Я же не король.
— Как это вы не король?
— Нет, я всего лишь королева.
— Прелестно! И это вы говорите мне? Ах, черт побери, но вы же и есть король. Кто такой король? Это тот, кто председательствует в Государственном совете. Кто дает приказания министрам. Кто объявляет войну и заключает мир. Вот что такое король! И где, черт побери, вы видели, чтобы я всем этим занимался? Занимаетесь этим вы, сударыня, стало быть, в действительности король — это вы.
— Король, сударь, это тот, кто ставит свою подпись.
— Э, сударыня, как вам преотлично известно, я так ленив, что заказал себе гриф, чтобы избежать даже труда ставить подпись.
— И он хранится в ларце, а ключ от него у вас, сударь.
— Это именно то, о чем я подумал, собравшись отправиться в Персано, сударыня. Я сказал себе, что это нелепость — держать ключ при себе, тогда как всеми делами ведаете вы. Значит, и ключ должен быть в ваших руках. Вот я и принес его вам.
— О, дайте же, дайте его, государь! — воскликнула я.
И почти что вырвала ключ из рук короля.
— Сударыня, — заметил Фердинанд, обращаясь к королеве, смотревшей на него с мрачным видом, — должен вам заметить, что королевская подпись в настоящий момент находится в руках леди Гамильтон и оставлять ее там опасно. Ей не составит труда продать нашей союзнице Британии хоть Мальту, хоть Сицилию, на которую у той большая охота. Это бы нанесло немалый ущерб нашей короне!
И раскланявшись с тем лукавым видом, что был присущ только ему, он удалился, под конец сделав жест человека, который умывает руки.
— Да, понимаю, — произнесла королева, — ты умыл руки! Пилат поступил так же, но он не избежал проклятия истории, оно преследует его уже восемнадцать столетий… Дай мне ключ, Эмма. Я подумаю, что с ним делать!
Преклонив колени, я передала ей ключ.
В эту минуту доложили о приходе фискального прокурора Базилио Пальмиери — того самого, кто утверждал, будто располагает уликами против двадцати тысяч персон, и требовал для тридцати обвиняемых смертной казни с предварительным применением пытки. Он просил милостивого позволения засвидетельствовать королеве свое почтение.