— Ах, монсеньер, вот суждение истинного дипломата!
Сразу видно, что вы были послом, а я всего лишь камердинер. Решительно, каждому надобно оставаться на своем месте, и я останусь на моем.
— Одна любовница, один Башелье — вот мое мнение.
— Но тогда требуется надежная любовница.
— Найдем такую, что влюблена в короля: на нее мы сможем положиться.
— Влюбленную в короля, господин герцог? Легко сказать! Увы! Лавальер не встречаются на каждом шагу.
— Вот еще! Надо вместо блондинки выбрать брюнетку, только и всего. Эта продержится дольше. Или вы имеете; что-нибудь против госпожи де Майи?
— Ровным счетом ничего, лишь бы вы мне доказали,! что она никогда не начнет вмешиваться в политику.
— Я это докажу… если она не помешает.
— Предупреждаю вас, что могу быть очень несговорчивым, монсеньер; я веду слишком большую игру.
— Что с того? Я веду ее наравне с вами.
— Нет, монсеньер, ваши интересы противоположны моим. Вам нужна интрига, а интрига — та же война. В каждой баталии вы что-нибудь да выиграете: должность или орденскую ленту; у вас любовницы и в одном лагере,: и в другом; мне же это сулит одни невзгоды.
— Башелье, я докажу вам, что мы гонимся за одним и тем же зайцем.
— Тогда, монсеньер, я вам скажу: «По рукам!»
— Но ответьте начистоту: вы ни с кем больше пока не: заключили союза?
— Всерьез — нет.
— А так, слегка?
— Гм, это дело другое!
— Ну же, начистоту! Башелье, начистоту! Башелье на мгновение придержал своего коня. Ришелье поступил также.
Башелье огляделся вокруг.
Испытующий взор Ришелье обследовал весь горизонт.
— Монсеньер, — произнес камердинер, — кое-кто говорил со мной вчера вечером.
— Это когда же? Я все время был рядом с вами, — перебил Ришелье с живостью, которая свидетельствовала о том,! как важно для него раскрыть эту тайну.
— Вечером, еще до вашего прихода.
— Да, Боже мой! Начистоту, Башелье, начистоту!
— Конечно, монсеньер, я с вами не хитрю.
— Кто же это был, мой милый Башелье?
— Господин де Пекиньи.
— Речь шла об Олимпии?
— Да, монсеньер.
— И вы сказали?..
— Что я подумаю, монсеньер. Герцог нахмурил брови.
— Но в конце концов, — сказал он, — Башелье, милейший, согласитесь, что я рассуждаю здраво и что комедиантка…
— Монсеньер, комедиантка не будет вмешиваться в политику; ну да, я все об одном, это мое Delenda Carthago [46] .
Ришелье ощутил неколебимое упорство воли камердинера. Эти тиски так просто не разжать.
— И все же, — прибавил он, — она протянет какой-нибудь месяц, эта ваша Олимпия!
— Пусть так, монсеньер; потом мы найдем другую, которая протянет следующий месяц. (Герцог опять придержал коня.) Сами видите, монсеньер, вы намерены подыскать для короля политическую любовницу. Зачем лукавить со мной, если я веду с вами честную игру и прямо иду к сути дела? Чего ради хитрить с тем, кому достаточно сказать «да» или «нет», чтобы разрушить ваш карточный домик, так тщательно выстроенный, но такой хрупкий? Я вам повторяю, что у короля никогда не будет любовницы, которая сможет говорить с ним о делах, потому что я этого не потерплю. Пока я жив, этому не бывать, монсеньер, уж будьте уверены, а я, господин герцог, крепко стою на ногах, за себя постоять сумею, и, чтобы от меня избавиться, меня придется убить.
После долгого молчания, которое потребовалось герцогу для раздумья, он наконец сказал:
— Башелье, даю вам мое слово дворянина, что ничего не буду предпринимать без вашего согласия.
— Нет смысла давать мне такую клятву, монсеньер, зато я держу пари, что без моего согласия вы ничего не предпримете.
— Вы меня не поняли, — возразил Ришелье, задетый высокомерием камердинера, но изо всех сил сдерживая досаду, — я просто заверяю, я обещаю вам, что буду ставить вас в известность обо всех своих действиях.
— И я, монсеньер, — смягчившись, отозвался Башелье, — обещаю рассказывать вам обо всем, что будет затеваться. Впрочем, если бы вы двинулись в этот путь без меня, вы бы и ста шагов не прошли, не убедившись в справедливости моих слов. Любая женщина, которую вы приблизите к королю, чтобы она управляла его государством, стала бы управлять вами куда более властно, чем король. Так будьте же осторожны… Влюбленная, женщина склоняется под игом, оно ей сладостно. Хладнокровная и сосредоточенная на своей цели, она вас использует или раздавит. Берегитесь!.. Нужна простушка, живущая одним днем, знающая, что ей необходимы вы и необходим я, такая, чтобы ее не заботили ни господин де Флёри, ни герцог Бурбонский, ни янсенисты, ни австрийцы: пусть делает для короля то, что королева Испании делает для своего мужа Филиппа. Бог мой, этого вполне достаточно! А Европа так даже считает, что и этого слишком много.
— Знаете, Башелье, в одной вашей гардеробной ума больше, чем во всех моих посольских особняках.
— Вот уж час, монсеньер, как меня беспокоит одно предположение… Ну, так и есть, видите, они принялись оглядываться! Заметили, что мы разговариваем, и удивляются. Вы и я — один на высшей, другой на низшей ступени — два самых главных человека при дворе. Послушайте, расстанемся, это будет разумнее всего.
— С уговором.
— И с условием.
— Башелье, я принимаю ваше условие.
— А я, монсеньер, не нарушу уговора. На том Башелье с герцогом и расстались.
Пора нам вспомнить, как в то время, когда его величество Людовик XV переходил из театральной залы в салон, Пекиньи под предлогом недомогания испросил у него позволения покинуть Рамбуйе.
Вспомним также, что король всемилостиво соблаговолил дать ему это позволение.
Итак, Пекиньи, не теряя ни минуты, помчался в Париж; он покинул короля в десять вечера, а уже в четверть первого прибыл в Нельский особняк.
Как об этом легко догадаться, после того, что произошло утром, Нельский особняк был тем местом, где менее всего стоило бы искать графа де Майи.
Стало быть, в особняке графа не оказалось.
Пекиньи обратился к камердинеру с такими настойчивыми расспросами, что тот, зная герцога как одного из друзей своего хозяина, шепнул ему:
— Господину герцогу очень нужно увидеть господина графа без промедления?