— Так нужно, — заявил Пекиньи, — что я дам двадцать пять луидоров тому, кто мне скажет, где я могу его найти.
— Значит, господин герцог хочет лишить меня чести оказать ему услугу бесплатно?
— Так ты скажешь мне, где он? — не успокаивался Пекиньи.
— Без сомнения.
— Что ж! Говори, мой друг, и представь себе, что двадцать пять луидоров я тебе даю за что-нибудь другое.
— Предположим, что так. Ну а господин герцог сейчас в своем особнячке на Гранж-Бательер.
— Отлично!
— Вы там бывали?
— Да; превосходно, друг мой, это все, что мне требовалось узнать.
И Пекиньи отправился туда, сделав большой круг по Новому мосту, так как проезды Лувра закрывались в полночь.
Майи и в самом деле, как сказал его камердинер, находился в особнячке на улице Гранж-Бательер.
Сначала, совершенно оглушенный тем, что произошло между ним и графиней, Майи приказал оседлать ту самую лошадь, которую он испытывал час назад и которую потом отвели было назад в конюшню.
Затем, легко вскочив в седло, он отправился прогуляться по Кур-ла-Рен.
Удар, который нанесла ему графиня, сильно ошеломил его.
Однако молодость, привычка к женской благосклонности, надежда на счастливое будущее быстро утешают мужчин, когда их самолюбие уязвлено неудачей.
Тем не менее на миг граф почувствовал, что он захвачен врасплох.
В этот миг он оказался в положении, до этого ему незнакомом.
Когда ему открылся истинный характер его жены, что произошло крайне неожиданно, в его душу вселилась печаль, природу которой он сам не вполне понимал.
Однако вскоре он понял, что если горькое чувство, зародившееся в Нельском особняке, овладеет его душой, то оно в конце концов возьмет верх и над той отрадой, какую обещал ему особнячок на улице Гранж-Бательер.
Взвесив все, он вознамерился победить Луизу де Майи с помощью средства, находящегося, к счастью, у него под рукой, — с помощью Олимпии Киевской.
Итак, он вновь стал настоящим дворянином 1728 года, то есть человеком эпохи Регентства, отбросил тягостные мысли — так сказать, встряхнулся и около восьми вечера помчался к Олимпии, которую окончательно решил считать отныне своей единственной земной радостью.
Мужчины странно устроены: они вечно ссылаются на пример других, но эти примеры не затрагивают их сознания.
Ведь каждый полагает, будто он слеплен из отличного, нежели у других, лучшего теста и его красит даже то, что в его собственных глазах послужило бы образцом неудачливости у всех прочих.
Скажем, иметь своенравную жену и властную любовницу — чем не двойное несчастье? Майи отнюдь не был глуп, он далеко таким не был. Он равным образом понимал, что если у его жены дурной характер, то это потому, что он предоставлял ей слишком много свободы, в то время как у Олимпии характер может испортиться именно оттого, что он слишком притесняет ее независимость.
Он оставил Париж, чтобы отыскать ее. Случаю было угодно, чтобы он ее нашел тогда, когда, обезумев от отчаяния, она могла отдаться первому встречному. У Олимпии не было желания принести ему в дар свою любовь, она просто сдалась. Майи завладел ею; она стала принадлежать ему. Чего еще он мог бы желать?
Для некоторых людей то, чем они владеют, дороже всего на свете.
Блажен, стократно блажен тот, в ком достаточно тщеславия, чьи золотые лучи могут волшебно преобразить его жизнь и стократно увеличить ценность всего, чем он располагает! У этого человека все хорошо: его дети не красивее совиных птенцов из басни, но для него они чудо красоты, ибо это его плоть; медная посуда в его доме — из серебра, его серебро — золото, его золото дороже бриллиантов.
Когда подобный человек смотрит на себя в зеркало, все, что в его наружности уродливо, кажется ему благообразным, а все, что недурно, — блистательным.
На свое счастье Майи был именно таков: стоило ему заметить признаки неблагополучия, его воображение тотчас рисовало на их месте картинки всех радостей, какие только можно было измыслить.
Итак, повторяем, он устремился к Олимпии, которая, повинуясь не столько воле графа, сколько собственному желанию, жила в строжайшем затворничестве, не покидая особнячка на улице Гранж-Бательер иначе, чем по поводу второго своего дебюта, имевшего не меньший успех, чем первый; однако Олимпия начинала уже всерьез подумывать о том, чем бы прогнать пожиравшую ее невыносимую скуку.
Увы! Однажды вдохнув воздух свободы, нельзя сделать это безнаказанно, и не в нашей воле безнаказанно менять свою любовь, как путешественник меняет одно полушарие на другое; когда сравниваешь, невозможно не размышлять. Сравнение разрушает цельность.
Когда Майи вошел к Олимпии, она показалась ему охваченной мечтательностью, но то была скука.
У графа все еще стояла перед глазами утренняя супружеская сцена, лицо жены, презрительное и хмурое, дышащее тем сдержанным гневом, который еще беспощаднее оттого, что ничем не проявляется внешне. Эта бледность, вызванная внутренним напряжением, всегда несколько портит женские черты; в глазах взамен блеска, который им следовало бы иметь, появляется тусклый огонь, который обычно напрасно было бы в них искать.
У графини дрожали руки, голос звучал сдавленно: она казалась не столько женщиной, сколько врагом.
И когда он застал свою любовницу спокойной, безмятежной, блистающей красотой, почти нежной, он сказал себе: «В добрый час, я выиграл от такой замены!»
Подойдя к ней, он взял ее за руку и произнес:
— Как вы сегодня прекрасны, Олимпия, дорогая! Олимпия встала, взглянула на себя в зеркало и опять села.
— Значит, скука украшает, — произнесла она.
— Вы скучали, Олимпия? — спросил Майи в надежде, что она тосковала, поскольку он оставил ее в одиночестве.
— Я всегда скучаю, — вздохнула она.
— Что ж! — сказал граф. — Я принес новости, которые должны вас развеселить, или придется сказать, что у вас слишком трудный характер.
— Посмотрим, что за новости, — промолвила Олимпия.
— Итак, объявляю вам, дорогая, что ваш дебют наделал много шума в городе и даже при дворе.
— В самом деле? — спросила она. — Вы очень добры.
— Кажется, даже сам король был доволен как нельзя больше.
Олимпия пожала плечами.
— Я знаю, — продолжал Майи, — что мнение короля мало значит для вас. Олимпия улыбнулась.
— Такой женщине, как вы, не страшно сравнение даже с королевой, и все же вам как актрисе должно льстить, что ваш талант…
— У меня нет таланта, — возразила Олимпия.