Начальник подал знак ключнику, тот зажег лампу и без промедления зашагал впереди них.
— По-моему, сейчас светло, — заметил Шанмеле.
— Но не в тех местах, куда мы направляемся, сударь, — отозвался начальник не без иронии.
И действительно, ключник вел их в те ужасные подвалы, что уходят на восемь футов в глубь земли, куда дневной свет проникал лишь в полуденный час через подвальное окно, которое выходило на галерею, охраняемую часовыми.
Каждая палата имела массивную дубовую дверь с железной ромбовидной решеткой, сквозь которую взгляд проникал со страхом.
В потемках этих смрадных ям Шанмеле различил изможденные, ужасные лица: одни плясали и выли, другие выглядели перепуганными, третьи, недвижные, безжизненные, походили на мертвецов.
Он почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу, и его охватил страх.
— А-а! — сказал начальник. — И что вы думаете об этом?
— Я думаю, — отвечал аббат, — что, если бы эти несчастные, вместо того чтобы гнить в таких клоаках, имели вдоволь света и воздуха и могли бы видеть других людей, они были бы не такими дикими и, главное, меньше страдали.
— Ну вот, — вздохнул начальник, — все с этого начинают.
— Я кончу так же, как начинал, — сказал Шанмеле. — Кто эти люди?
— Неизлечимые безумцы.
— Они здесь живут?
— О, каждый день кто-нибудь из них умирает, и это самые счастливые. Кто мертв, тот уж не мучается.
— Это правда, — заметил Шанмеле.
— Эй! — закричал начальник. — Мартен, подите-ка сюда. Мартен — это наш старший надзиратель.
— А-а!
— Настоящий Геркулес.
— А-а!
— Да, человек, который убивает быка одним ударом кулака.
— На что ему это? Разве он здесь убивает быков?
— Нет, его обязанность входить в клетки.
— И там ему нужна его сила?
— Если один из тех, кого посчитали умершим или кто притворяется мертвым — ведь они хитры, даром что сумасшедшие, — так вот, повторяю, если один из них пытается броситься на Мартена, тот его приканчивает одним махом, безболезненно.
— Поистине мера, исполненная гуманности. Так это ваш собственный подручный палач?
Начальник расхохотался.
Ему показалось, что Шанмеле очень мило пошутил.
— Мартен, — прибавил он, — зайдите в номер девятый; что-то там смердит, должно быть, есть покойник.
Мартен, представленный как богатырь, засучил рукава, вошел с ухватками пса, готового броситься на кошку, и в конце концов обнаружил труп.
— Мертв! — определил он.
— Уберите его, а сюда на его место переведите буйного из палаты номер семь, что в каменной галерее.
Послушный Мартен приготовился исполнить указание.
— Одну минуту, сделайте милость! — проговорил Шанмеле, чувствуя, как к его горлу подступает тошнота. — Не торопитесь бросить несчастного в эту смертоносную бездну.
— Сразу видно, что вы не обитаете, подобно мне, над самой каменной галереей, — сказал начальник. — У меня там столовая — одна из моих служб.
— А этот сумасшедший производит много шума?
— Вы его услышите, он декламирует как бешеный, воет, гремит цепями, а кончает тем, что впадает в эпилептический припадок; тогда он все крушит и грозит всех перебить.
— О! Но, может быть, от этого есть какое-нибудь лекарство?
— Никакого.
— Позвольте мне посмотреть на него.
— Вы его увидите; больше того, поскольку там будет повыше, туда проникает свет, и вы сможете с ним поговорить.
— Я поговорю и с теми, кого содержат внизу, — сказал Шанмеле, — но…
— Вы задыхаетесь от этого запаха, не так ли?
— Я привыкну к нему.
— Да, но я к нему не привык, а потому прошу вас позволить мне подняться наверх, чтобы глотнуть воздуха.
— Пойдемте! — сказал Шанмеле, давая себе слово потом вернуться сюда. — Пойдемте!
Они поднялись на каменную галерею.
Это был длинный ряд расположенных по сторонам прямоугольника каменных камер за железными коваными решетками, словно приспособленных для диких зверей.
Двор, на который выходили камеры, был посыпан песком и давал четырем десяткам несчастных, видневшимся сквозь решетки, мужчинам и женщинам, уродливым, голым, окровавленным и грязным, немного свежего воздуха и возможность увидеть клочок неба.
Крики, вздохи, хохот мрачно отдавались в стенах этого помещения. Шанмеле, которого мало заботило присутствие начальника, начал с камеры номер один, решившись обойти их все.
Начальник давал свои объяснения, причем физиономия его становилась все более нахмуренной.
У четвертой камеры он вынул часы, перед пятой сделал пируэт на каблуках, наконец, когда подошли к шестой, заявил Шанмеле:
— Извините, господин аббат, но у меня дела, а если вы решили осмотреть все, нам не выйти отсюда раньше полуночи.
— Еще эту, — сказал Шанмеле, — прошу вас.
Он остановился перед камерой, которую занимал мужчина лет пятидесяти, долговязый, сухопарый, седеющий, с громадной копной засаленных белых волос на голове, с черноватой бородой, в которой утопала вся его физиономия, и фосфорически мерцающими из-под густых бровей подвижными глазами.
— Этот просто ужасает, — прошептал Шанмеле.
— Один из самых свирепых обитателей нашего дома.
— Ах! По-моему, он страдает.
— Сколько бы он ни страдал — все равно это мало для такого человека.
— Так что же он сделал, этот безумец?
— Он не безумнее вас.
— Тогда почему он здесь?
— Ах, господин аббат! Это дела министра и начальника полиции.
— Тайна?
— Для всех — да, для вас — нет.
— Так говорите же.
— Да ведь я спешу.
— Еще эту осмотрим, и вы меня покинете.
— Длиннейшая история.
— Вы с ней быстро управитесь. Вы такой прекрасный рассказчик!
Получив подобный комплимент, чрезвычайно польстивший самолюбию этого тигра с буйволиной мордой, начальник отошел в сторону, чтобы его не подслушали. Шанмеле последовал за ним.
Начальник остановился, с минуту откашливался и отплевывался с видом человека, который готовится начать повествование, затем, протянув руку в сторону камеры свирепого безумца, изрек: