Завидев г-на де Конде, адмирал был поражен его бледностью и возбужденным состоянием.
— О Боже! — воскликнул он. — Как вы себя чувствуете, мой дорогой принц, и что с вами случилось?
— Помните, — ответил вопросом принц, — как вы вчера застали меня за поисками письма среди камней Лувра?
— Да, и даже то, что вы, к счастью, его отыскали.
— Счастье! Полагаю, что я тогда употребил именно это слово.
— Это письмо ведь от женщины?
— Да.
— И эта женщина?..
— Как вы и предсказывали, мой кузен, это лицемерное чудовище.
— А-а, мадемуазель де Сент-Андре! Похоже, речь идет именно о ней.
— Возьмите и прочитайте; это письмо, которое я тогда потерял: ветер вырвал его из подаренного ею платка.
Адмирал прочел.
А когда он дочитывал письмо, вошел Дандело, прибывший из Лувра, где он провел ночь. Он был того же возраста, что и принц, и их связывали прочные узы дружбы.
— Ах, мой милый Дандело! — воскликнул Конде. — Я пришел к господину адмиралу в надежде встретиться и с вами.
— Что ж, я здесь, мой принц.
— Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении.
— Я к вашим услугам.
— Вот о чем идет речь: по причине, которую мне не позволено назвать вам, мне необходимо оказаться в этот вечер, около полуночи, в зале Метаморфоз; существует ли причина, что может мне закрыть туда доступ?
— Да, монсеньер, к моему величайшему сожалению.
— Так в чем же дело?
— В том, что его величество получил этой ночью угрожающее письмо: некий человек утверждает, будто имеет возможность добраться до короля, и король отдал самые строгие распоряжения, запрещающие после десяти часов вечера вход в Лувр всем дворянам, не находящимся на службе.
— Но, мой дорогой Дандело, — возразил принц, — эта мера не может распространяться на меня: до нынешнего времени я обладал правом входа в Лувр в любой час, и если только принятые меры не направлены лично против меня…
— Само собой разумеется, монсеньер, эта мера не могла быть принята лично против вас; однако, если она принята против всех на свете, то и вы попадаете в это число.
— Что ж, Дандело, тогда для меня придется сделать исключение по причинам, известным господину адмиралу, причинам, не имеющим ни малейшего отношения к происшедшему: по сугубо личным мотивам я обязан сегодня в полночь находиться в зале Метаморфоз, и дело это не только срочное, но и должно оставаться тайной для всех, включая даже его величество.
Дандело заколебался, стыдясь отказать в чем-то принцу.
Он повернулся к адмиралу, спрашивая его взглядом, как поступить. Адмирал едва заметно кивнул, что было равносильно фразе из четырех слов: «Я за него ручаюсь».
Дандело повел себя столь же галантно.
— Что ж, монсеньер, — проговорил он, — признайтесь же, что в основе вашей экспедиции, разумеется, лежит любовь, и тогда, если мне сделают замечание, я, по крайней мере, буду знать, что это связано с делом, достойным благородного человека.
— О! В таком случае, я ничего не собираюсь от вас скрывать, Дандело: клянусь честью, любовь — единственная причина, заставляющая меня просить вас оказать мне услугу.
— Что ж, монсеньер, — заявил Дандело, — договорились, и в полночь я вас провожу в зал Метаморфоз.
— Спасибо, Дандело! — воскликнул принц, протягивая ему руку, — и если вам потребуется помощь в таком же деле или каком-либо ином, не ищите себе, умоляю вас, иного помощника, кроме меня!
И пожав по очереди руки обоим братьям, Луи де Конде быстро спустился по лестнице особняка Колиньи.
Припомните, дорогие читатели, лихорадочные часы, медленно сменявшие друг друга, когда вы готовились к своему первому свиданию, или, что еще лучше, восстановите в памяти острую тоску, сжимающую сердце в ожидании той роковой минуты, что должна принести вам доказательства неверности обожаемой вами женщины, — и тогда у вас возникнет представление о том, как медленно и тоскливо протекал для бедного принца де Конде тот день, казавшийся ему нескончаемым.
Он попытался претворить в жизнь известный рецепт медиков и философов всех времен: побеждать тревогу духа изнурением тела. Распорядившись подать самую быструю из своих лошадей, он вскочил на нее и помчался, бросив поводья или подумав, что бросил их, и через четверть часа лошадь и всадник очутились в Сен-Клу, куда при выезде из особняка г-н де Конде не имел ни малейшего намерения следовать.
Он направил свою лошадь в противоположную сторону. Но не прошло и часа, как он оказался на том же месте: замок Сен-Клу превратился для него в магнитную гору мореплавателей из «Тысячи и одной ночи», куда непрестанно возвращались корабли, несмотря на бесплодные усилия удалиться от нее.
Средство философов и медиков, безошибочно действующее на всех, было бесполезным для принца де Конде — так, во всяком случае, могло показаться. Да, он пытался весь этот день, вплоть до самого вечера, изнурять тело, но все равно с самого утра испытывал томление духа.
И как только день стал клониться к закату, он вернулся к себе, разбитый, унылый, изнывающий от страсти.
Камердинер подал ему три письма, судя по почерку — от первых дам двора: он их даже не распечатал. Камердинер же сообщил ему, что некий молодой человек уже шесть раз в течение дня заходил, заявляя, будто у него имеются чрезвычайно важные сведения, предназначенные лично для принца, и каждый раз, несмотря на все настояния, отказываясь назвать свое имя, а принц обратил внимание на эту новость не более чем если бы ему сказали: «Монсеньер, хорошая погода» или «Монсеньер, идет дождь».
Он поднялся в спальню и машинально открыл книгу. Но какая книга способна притупить боль от укуса этой змеи, грызущей сердце?
Он бросился на постель; но как плохо он ни спал прошлой ночью, как ни утомился от дневной скачки, он тщетно призывал себе на помощь друга, называемого сном и, подобно прочим друзьям, неразлучного с нами в дни счастья и исчезающего тогда, когда он особенно нужен, то есть в дни невзгод.
Настал долгожданный час; колокол на башне прозвенел двенадцать раз; проследовала стража, крича:
— Полночь!
Принц набросил на себя плащ, пристегнул шпагу, подвесил к поясу кинжал и вышел.
Нет необходимости спрашивать, куда он направился.
В десять минут первого он был у ворот Лувра.
У часового уже было соответствующее распоряжение, так что принцу достаточно было назвать себя, и он вошел.
В коридоре, куда выходила дверь, ведущая в зал Метаморфоз, прогуливался человек.