Эти слова, произнесенные со страстью, свидетельствовали о довольно пылких чувствах, которые нельзя было сдержать; король ничего не ответил, что являлось самым красноречивым ответом. С этой минуты Мадам поняла, что власть ускользает из ее рук, и на протяжении всей прогулки пребывала в скверном настроении. Я сидела у дверцы кареты, неподалеку от принцессы, рядом с графиней Суасонской; она наклонилась ко мне и сказала шепотом: — Какой вредный совет дал нам ваш Пюигийем! Я решила, что лучше всего последовать примеру государя, и промолчала. Между тем мой брат разыгрывал ответную партию с Лавальер. Уязвленный в своем драгоценном самолюбии, он поспешил к этой особе и тоже стал говорить с ней наедине. В то время как все рассаживались по каретам, она попыталась от него сбежать, но граф успел излить свою желчь в крайне неосмотрительных словах, из-за которых впоследствии окончательно лишился ее благосклонности. Он так грубо обошелся с ней, что она расплакалась и, если бы не мадемуазель де Тонне-Шарант, осталась бы дома.
Вечером, когда я уже готовилась ко сну, дверь моей комнаты открылась и туда вошел на цыпочках брат; он был бледен, весьма небрежно одет, но очарователен. Гиш попросил у меня прощения за то, что явился в таком виде и в столь поздний час, но он должен был меня увидеть — лишь одна я могла помочь ему в данных обстоятельствах, ибо маршал категорически не желал вмешиваться в его дела.
— Что же случилось? — спросила я.
— Дело в том, что сегодня утром я обидел Лавальер.
— Тем лучше для вас, ведь король почти объяснился ей в любви, которую он к ней питает. — Именно из-за этого мы и поссорились: я стал ревновать.
— Стало быть, вы очень любите Лавальер?
— Я? Она меня совершенно не интересует; это дурочка, у которой нет за душой ничего, кроме юности; когда ей будет тридцать, никто и не взглянет на нее.
— В таком случае я вас не понимаю.
— Боже мой, сестра, значит, вы меня совсем не знаете? Я принялся ухаживать за Лавальер от безделья, чтобы чем-то себя занять; она отвечала мне странными ужимками, которые меня раззадорили; мне нужна была женщина для вида, и я выбрал эту особу. Неделю спустя я бы ее бросил.
Но теперь, когда у меня ее отнимают, я не могу допустить, чтобы она от меня ускользнула. — Ах! Какое прекрасное умозаключение!
— Я совершил глупость, сказав об этом Лавальер, сказав ей об этом в крайне неосмотрительных выражениях. Если ей захочется, она сможет меня погубить; я в ее руках, и это меня беспокоит.
— Мой милый граф, Лавальер этого не захочется.
— А что, если ей этого захочется? Я отнюдь не нравлюсь королю по неведомой мне причине; если эта девица станет его любовницей, он не простит мне, что я с ним соперничал, а затем сурово с ней обошелся. Что же делать?
— Вы пришли просить совета у меня, у меня?
— К кому же еще мне обращаться?!
— К вашему другу де Варду или к этому ловкачу де Маликорну, который перехитрит любого; в вашем распоряжении графиня Суасонская, а также…
— В моем распоряжении только моя сестра, и эта сестра — герцогиня де Валантинуа, старшая фрейлина и подруга Мадам. Я улыбнулась, понимая, к чему он клонит, ибо ждала этого.
В эту минуту в моем кабинете, где находилась Блондо, послышался шум; я собралась окликнуть горничную, но мне показалось, что слышится тихий разговор; я тотчас же решила, что это, очевидно, какой-нибудь слуга, явившийся за распоряжениями. В такой час никто другой не мог прийти; меня это более не занимало, и я повернулась к смотревшему на меня Гишу:
— Что я могу сделать благодаря всем этим титулам?
— Герцогиня, неужели вы не догадываетесь?
— Я? Разве я гадалка или толкователь пророчеств?
— Послушайте, моя дорогая, вам же известно, что я люблю Мадам.
— Мне известно, что вы любите Лавальер.
— Вы уже забыли мои просьбы, мои наставления по поводу Месье?
— Конечно, нет, но при чем тут это?
— Ах! Вы выводите меня из терпения! Я люблю Мадам, я никогда никого не любил, кроме нее, и выбрал Лавальер лишь для того, чтобы отомстить принцессе за ее презрение и заигрывание с королем; теперь, когда король ее покидает, сестра, я должен с ней встретиться, я должен обрести надежду, а она должна узнать об этой любви — словом, вы должны оказать мне услугу!
В течение нескольких минут я ощущала сквозь кроватные занавеси резкий запах духов, привезенных Мадам из Англии, — ими были заполнены все ее шкафы. В ту пору король обожал духи, которые он впоследствии столь же сильно возненавидел. Позади моей кровати с балдахином находилась маленькая скользящая по пазу дверца, ведущая в комнаты моих горничных. Мне мерещилась какая-то тайна времен Генриха II либо Франциска I, возможно связанная с девичьей честью, которая не устояла под покровом этого таинственного алькова. Я почувствовала, как кто-то тронул меня за руку, и Мадам, приложив палец к губам, промелькнула как молния, в промежутке между занавесями. «Ах! — подумала я. — Господин граф де Гиш — удачливый плут!»
— Знаете ли вы, брат мой, — произнесла я вслух, — что вы просите меня о весьма затруднительной услуге?
— Почему же?
— Мадам сейчас нисколько о вас не думает; впрочем, даже если бы она об этом думала, столь сиятельная особа не смогла бы снизойти до такого безвестного человека, как вы.
— Сестра моя, Мадам сейчас сердится, она весьма сердита, и не без основания, но она меня выслушает.
— Она даже не станет вас слушать. Как вы убедите принцессу в своей любви, после того как вы дерзнули дать ей в качестве соперницы одну из ее фрейлин?
— В качестве соперницы! Скажите лучше: в качестве жертвы — я выместил на Лавальер свою досаду, ибо Мадам терзала мне сердце.
— Сердце?
— Да, сердце, до самого основания. Я люблю Мадам, слышите? Я люблю ее и, даже если король прикажет меня сослать или заточить в Бастилию, я все равно ей скажу, что я ее люблю.
— О! Что касается этого, — отвечала я, невольно улыбаясь, — по-моему, никто не помешает вам сделать это сейчас. Кроватные занавеси пришли в движение, давая знать, что меня поняли.
Образ мыслей и характер моего брата были подвержены внезапным переменам, из-за чего он казался непонятным или непредсказуемым. Гиш никогда не лгал, он говорил правду, но его взгляды порой делали крутой поворот, что почти всегда являлось полной неожиданностью. В ту пору мой брат обожал Мадам, он обожал ее, потому что терял Лавальер и был охвачен жаждой мести; он хотел, чтобы эта месть была яркой и блестящей и чтобы она в первую очередь была направлена против короля, — столь безрассудный замысел не пугал Гиша. Король отнимал у него фрейлину; в качестве мести граф стремился завладеть принцессой, невесткой государя, той, чья любовь не была настолько сильной, чтобы ради него можно было бросить вызов общественному мнению. Я, постигшая душу брата, это понимала; что касается г-жи Генриетты, то она видела лишь светлую сторону происходящего. Мадам тоже жаждала мести, ей хотелось, чтобы король заметил, что она, как и он, не тратит время на слезы, и ее утешителем стал граф де Гиш — король всех сердец, подобно тому как Людовик — король Франции.