Безотчетный гнев шевельнулся в ее душе.
Этот экипаж ехал из Гейдельберга и направлялся в Эбербах.
«Уж не новая ли графиня пожаловала?» — подумалось ей.
И она уронила хлеб на землю. Есть больше не хотелось.
Пастушка вскочила на ноги, готовая убежать.
А карета меж тем остановилась у дверей гостиницы, и хозяин уже открывал дверцу.
Гретхен торопливо укладывала в мешок свой нехитрый скарб.
— Как называется это селение? — послышался вдруг женский голос из глубины кареты.
— Неккарштейнах, сударыня, — ответил хозяин гостиницы.
— Далеко ли отсюда до Эбербаха?
— Всего несколько миль.
«Так и есть! — сказала себе Гретхен. — Вот она и прикатила. Ну-ка поспешим! Пора убираться отсюда».
И она зашагала прочь.
— Не угодно ли дамам выйти из кареты? — осведомился хозяин гостиницы.
— Нет, спасибо, — отвечал другой голос.
Услыхав его, Гретхен, едва успевшая сделать несколько шагов, вдруг обернулась. Она подбежала к карете, заглянула внутрь и воскликнула:
— Фредерика!
Фредерика взглянула на женщину, заговорившую с ней, но сначала ее не узнала.
— А я-то! — всплеснула руками Гретхен. — Собралась в такую даль, чтобы отыскать вас, когда всеблагой Господь как раз послал вас ко мне!.. Да вы не узнаете меня? — прибавила она.
— О нет, теперь узнаю, — отвечала Фредерика. — Подождите, сударыня, я сейчас выйду к вам.
Гретхен распахнула дверцу; Фредерика и г-жа Трихтер выбрались из экипажа.
— Не сердитесь на меня, дорогая сударыня, — сказала Фредерика, сжимая руки Гретхен, — простите, что не сразу вас узнала. Но я настолько не ожидала вас здесь встретить, и потом — у меня в голове такая путаница!
Гретхен внезапно побледнела.
— Вы мне все расскажете, — сказала она. — Но есть одна вещь, которую я должна узнать сейчас же.
— Какая именно?
— Боже правый! — воскликнула Гретхен. — Я боюсь того, что сейчас придется узнать…
— Чего же вам бояться? — спросила Фредерика, сама встревожившись.
— Куда вы едете? — с трудом выговорила пастушка.
— В замок Эбербах.
— Господи!.. Но вы направляетесь туда из любопытства, правда? Или как друг хозяев дома? Может, владелец замка подарил его своему другу Гельбу? Вы ведь только поэтому туда едете?
— Что вы хотите сказать?
— Прислуга Эбербахского замка с минуты на минуту ожидает свою госпожу, она должна приехать. О нет, не может быть, это не вы!
— Да нет, это я, — отвечала Фредерика.
— Иисус! Мария! — прошептала пастушка.
И она, зашатавшись, рухнула на каменную скамью.
— Что с вами? — спросила изумленная Фредерика. — Да что же это такое?
— Ничего, — после продолжительного молчания отвечала Гретхен, вся дрожа. — Я скажу вам… я все объясню… но не сейчас. Такого удара я не ожидала. Сейчас я не смогу говорить. Потом… сегодня вечером, в замке.
Лошадей уже сменили, и возница ждал, пощелкивая кнутом и стараясь привлечь внимание путешественниц позвякиванием бубенчиков своей упряжки.
— Что ж, поедемте с нами, — предложила Фредерика. — В карете есть место. Входите же, дорогой вы мне расскажете, что вас так напугало.
У Гретхен вырвался жест отчаяния, казалось говоривший: «Право, худшей вести, чем эта, мне теперь все равно не узнать!» И она вскочила в почтовую карету, куда вслед за ней поднялись Фредерика и г-жа Трихтер.
Кучер пустил своих коней во весь опор.
По дороге Фредерика, уступая настойчивым просьбам Гретхен, поведала обо всем, что с ней произошло за последний год.
Пастушка поминутно прерывала ее рассказ возгласами изумления и ужаса.
— Вы же мне обещали, — с жаром укорила она девушку, — что будете писать, что никогда не оставите меня в неведении о ваших делах. И почему, когда прошлой весной мы в последний раз виделись, вы не сказали мне ничего о графе фон Эбербахе?
— Я тогда еще не знала его, — отвечала Фредерика. — Наше знакомство произошло самым неожиданным образом.
Она рассказала Гретхен, как пришла к графу фон Эбербаху, чтобы спасти ему жизнь, как в тот же день граф заболел и просил г-на Самуила Гельба вместе с Фредерикой остаться в посольском особняке, как он постепенно привык видеть ее возле себя, как попросил ее руки и она дала согласие, поскольку чувствовала, что ее влечет к нему некая странная, необъяснимая симпатия.
— О, здесь-то как раз нет ничего необъяснимого и странного, — перебила ее Гретхен. — Но я еще раз вас спрашиваю: как после всего, что я вам говорила, вы могли совершить столь серьезный поступок, не предупредив меня ни единым словом? Одно-единственное письмо, посланное в Гейдельберг по адресу, который я вам оставляла, — и мы бы избежали всех бед.
— Ох, все произошло так быстро, что я совсем потеряла голову. Не надо сердиться на меня за то, что я и думать забыла о вас, о самой себе я ведь тоже забыла. Выйти из темноты и бедности и вдруг стать женой графа фон Эбербаха, человека с таким именем, состоянием, властью и в таких годах, оказаться во всех смыслах так далеко от своих былых грез — это для меня значило вроде как попасть в водоворот, где тебя крутит, а ты не в силах понять, зачем все это и к чему может привести. Ах, вы правы: мне надо было все высказать открыто, и вам, и всем вокруг, а графу прежде всего, он ведь добрый и вовсе не хотел сделать своего племянника несчастным. Но я была в те дни в таком смятении, что и сама не знала, чего хочу, да и хочу ли чего-нибудь вообще.
Когда Фредерика закончила свой рассказ, уже начинало смеркаться.
Гретхен, которую некоторые подробности этой странной истории ввели в глубокую задумчивость, больше не расспрашивала Фредерику и сама не отвечала на ее вопросы. Должно быть, ее стесняло присутствие г-жи Трихтер. Теперь только кнут возницы продолжал вести беседу с колокольчиками лошадей.
— Скоро мы приедем? — спросила Фредерика.
— Сейчас, — сказала Гретхен.
Десять минут спустя карета остановилась перед замковыми воротами.
Привратник подошел, чтобы открыть им.
Уже стояла непроглядная ночь. Во всем замке ни огонька, ни человеческого голоса, никаких признаков того, что графиню ждали.
Ворота растворились, скрипнув своими петлями, и экипаж въехал в овальную аллею, которая заканчивалась у крыльца.
В то мгновение, когда лошади оказались под деревьями, вдруг грянул оглушительный ружейный залп, два десятка факелов разом вспыхнули среди листвы и на стенах замка и зазвучал звонкий хор голосов, более сладостных для души нежели для слуха: