— Да здравствует госпожа графиня фон Эбербах!

Затем разразился новый залп, вторично ужаснув Фредерику.

Вся прислуга выстроилась рядами на двух маршах парадной лестницы.

Ганс подскочил, чтобы открыть дверцу кареты.

— Благодарю вас, друзья мои, — сказала Фредерика. — Но умоляю: только не надо больше стрелять.

Она не успела договорить, как третий залп, громче первых двух, заставил оконные стекла зазвенеть.

— Пусть госпожа графиня нас извинит, — обратился к ней Ганс. — Это все жители Ландека, они думали, что доставят удовольствие госпоже графине, в угоду ей потратив немного пороха. Но к ним сейчас сбегают и попросят перестать.

— Вы меня очень обяжете, — вздохнула Фредерика.

И предоставив г-же Трихтер расплачиваться с возницей, она вошла в замок вместе с Гретхен.

— Госпожа соизволит отужинать? — осведомился повар.

— Немного позже, — отвечала Фредерика. — Пусть меня сначала проводят в предназначенную мне комнату.

Камеристка — жена Ганса — взяла зажженную свечу и повела Фредерику в комнату, которую прежде занимала Христиана.

Гретхен вошла туда с ней.

— Оставьте нас, — сказала графиня служанке.

XLV
УЖАС ЗАРАЗИТЕЛЕН

Когда жена Ганса вышла, Фредерика повернулась к Гретхен:

— Теперь мы одни. Объясните мне все, чего вы не пожелали сказать в карете. Известие о моем браке с графом фон Эбербахом, как мне показалось, изумило и опечалило вас. Почему? Говорите же!

— Не здесь! — сказала Гретхен. — В этих покоях творились слишком страшные дела; воспоминание о них поныне здесь, оно принесет нам несчастье. Пойдемте лучше в соседнюю комнату.

И она увлекла Фредерику в маленькую гостиную, примыкавшую к спальне, где Христиана столько выстрадала в былые дни.

— Говорите, — повторила Фредерика. — Но как вы побледнели!

— Ох, это оттого, что мне боязно! — отвечала Гретхен.

— Чего вы боитесь?

— Вы графиня фон Эбербах, — продолжала Гретхен, не замечая вопроса. — Ах, это моя вина, это кара за все, что я совершила! Я не должна была молчать. Хотя нет, я не могла заговорить, я ведь поклялась. Ах, Пресвятая Дева, Пресвятая Дева, возможно ли, чтобы всеблагой Господь взвалил столь тяжкую ношу на плечи такого бедного, смиренного создания?

— Но что вы хотите этим сказать?

— Фредерика… сударыня… Вы мне сказали такое, что привело меня в отчаяние, но вы сказали и другое, благодаря чему для меня забрезжил свет надежды. Умоляю вас, не гневайтесь на меня за тот вопрос, что я вам сейчас задам.

— О, я скорее разгневаюсь за ваше молчание.

— Вы мне сказали там, в экипаже, что когда вы венчались с графом фон Эбербахом, он тяжко хворал и был еле жив; вы еще говорили, что в самый день свадьбы приехал господин Лотарио и господин граф фон Эбербах обручил вас со своим племянником, объявив вам, что вы ему будете не женой, а дочерью, а потом поселил вас за городом, сам оставшись в Париже. Сударыня, простите, что спрошу вас об этом, но от этого зависит спокойствие моей совести, а вы знаете, как я вам предана, ведь этот путь, что вы только что проехали в карете, я десять раз проделывала пешком для того лишь, чтобы на вас одним глазком глянуть и узнать, как вы живете. Ну вот, в награду за преданность, за все эти труды я вас прошу мне только одно слово сказать. Вы этим словом мою душу из ада вытащите. Сударыня, граф фон Эбербах всегда был для вас только отцом и никем больше?

Фредерика покраснела.

— О, я заклинаю вас могилой вашей матери отбросить ребяческую застенчивость. Все, видите ли, обернулось слишком ужасно, чтобы пугаться таких пустяков, как слова. Господин граф фон Эбербах никогда не обращался с вами иначе, чем как со своей дочерью, да или нет? Отвечайте прямо, как на Страшном суде.

— Я же вам уже говорила, — пробормотала Фредерика в смущении, которое в определенном смысле подтверждало истинность ее слов. — Господин фон Эбербах был при смерти, когда ему пришло на ум жениться на мне. Я знала, что в своей отеческой заботливости он пожелал дать мне свое имя лишь затем, чтобы иметь право оставить мне часть своего состояния. Так он предложил, и я на это согласилась. А потом, когда он узнал, что его племянник меня любит, это стало для него еще одной причиной уважать договор, заключенный им с господином Самуилом Гельбом и с собственной совестью. Он никогда его не нарушал, и я не боюсь, что может нарушить впредь. У графа фон Эбербаха слишком благородная, чистая душа, чтобы я могла питать на этот счет какие-либо опасения. Я никогда не была и никогда не стану для него не кем иным, как невестой его племянника.

— Ах, благодарю! — вскричала Гретхен. — Вы сняли у меня камень с души. Теперь я могу вздохнуть свободнее.

И она бросилась на колени:

— Боже мой, будь благословен! Ты сжалился над бедной женщиной. Этого последнего удара мне бы не вынести.

Она поднялась и поцеловала руки Фредерики.

— Милость Господня уберегла нас в прошлом, — сказала она. — Но надо подумать и о будущем.

— Будущее не страшнее прошлого, — сказала Фредерика. — Я останусь дочерью графа фон Эбербаха до той минуты, пока не стану женой Лотарио. И что бы ни таилось в глубине моего сердца, я хочу, чтобы эта минута настала как можно позже. Я хочу, чтобы граф был жив, чтобы он выздоровел…

— Нет! — яростно выкрикнула Гретхен. — Нечего ему выздоравливать. Вы за него вышли, потому что он был болен и умирал, теперь нельзя, чтобы силы вернулись к нему. Все мои надежды только в этом. Он для того и прикинулся, что умрет, чтобы заставить вас решиться. Что ж! Он этим сам себя приговорил.

Когда Гретхен произносила эти слова, на лице ее появилось какое-то странное отрешенное выражение.

— Не думайте, что я помешалась, — прибавила она, заметив удивленный взгляд Фредерики. — Просто за всем этим кроется такое, что я не вправе вам открыть. Но вы-то не давали клятв, у вас нет страшных тайн, и ничто вам не мешает говорить обо всем. Не повторяйте же того, что сделали однажды. Знаете ли, что ваше молчание едва не погубило разом три души?.. Но почему вы вдруг сюда приехали, да еще одна?

И Фредерика рассказала Гретхен о невзгодах, что стали преследовать ее с приходом весны, о своем двусмысленном положении между Юлиусом и Лотарио, о ревности графа фон Эбербаха и своей печали при виде того, что наперекор собственной доброй воле она только и может, что заставлять страдать их обоих — Юлиуса из-за Лотарио, Лотарио из-за Юлиуса, а также о совете, который ей дал Самуил: успокоить хотя бы Юлиуса, уехав за две сотни льё от города, где живет Лотарио.

Если Лотарио будет в Париже, а она в Эбербахе, Юлиус не станет больше терзать себя опасениями, что они встречаются.

Она приехала сюда ради спокойствия графа фон Эбербаха, и он несомненно вскоре примчится, ликующий и благодарный.