Но ведь маленьких детей в доме не осталось. У Тремонтов был мальчик пяти лет и девочки-близняшки трех с половиной лет, но мистера Тремонта уволили из обувного магазина на Трэкер-авеню, они не могли платить за квартиру, и незадолго до окончания учебного года просто исчезли, уехали на старом ржавом «бьюике» мистера Тремонта. На втором этаже жила Скиппер Болтон, окна ее квартиры выходили на фасад, но Скиппер было четырнадцать…
— Мы все хотим встретиться с тобой, Беверли…
Ее рука метнулась ко рту, глаза в ужасе раскрылись. На мгновение… всего лишь на мгновение… она поверила, что заметила в сливной трубе какое-то движение. Внезапно она осознала, что ее волосы двумя густыми прядями свисают вниз, их концы близко… очень близко от сливного отверстия. Какой-то инстинкт заставил ее резко выпрямиться, увеличить расстояние между волосами и сливным отверстием.
Беверли огляделась. Даже сквозь плотно закрытую дверь до нее доносились голоса из телевизора. Шайенн Боуди [163] просил плохого парня опустить пистолет, чтобы никто не пострадал. В ванной она была одна. За исключением, разумеется, голоса.
— Кто ты? — спросила она раковину, уже шепотом.
— Мэттью Клементс, — прошептал голос. — Клоун утащил меня вниз, в трубы, и я умер, а скоро он придет и заберет тебя, Беверли, и Бена Хэнскома, и Билла Денбро, и Эдди…
Ее руки взлетели к щекам, сжали их. Глаза раскрывались все шире, шире, шире. Она почувствовала, как холодеет тело. Теперь голос казался придушенным и старческим… и однако, в нем слышалось злобное ликование.
— Ты будешь летать здесь со своими друзьями, Беверли, здесь, внизу, мы все летаем. Скажи Биллу, что Джорджи передает ему привет, скажи Биллу, что Джорджи скучает по нему, но скоро его увидит, скажи Биллу, что в одну прекрасную ночь Джорджи будет в чулане, с куском струны от рояля, чтобы воткнуть ему в глаз, скажи Биллу…
Слова оборвались, уступив место сдавленному иканию, и внезапно ярко-алый пузырь поднялся над сливным отверстием и лопнул, разбрызгав капельки крови по потемневшему фаянсу.
Придушенный голос заговорил быстрее и, говоря, непрерывно менялся: то она слышала того же маленького мальчика, который обратился к ней первым, то девушку-подростка, то (вот ужас) девочку, которую знала, Веронику Грогэн, но Вероника умерла, ее нашли мертвой в водостоке…
— Я — Мэттью… Я — Бетти… Я — Вероника… мы внизу… внизу с клоуном… и с тварью… и с мумией… и с оборотнем… и с тобой, Беверли, мы внизу с тобой, и мы летаем, мы изменяемся…
Брызги крови внезапно выплеснулись из сливного отверстия, запачкали раковину, зеркало, обои с лягушками на листьях кувшинок. Беверли закричала, резко и пронзительно. Попятилась от раковины, наткнулась спиной на дверь, отлетела вперед, нащупала ручку. Распахнула дверь, вбежала в гостиную, где ее отец уже поднимался из кресла.
— И что, черт возьми, у тебя стряслось? — спросил он, сдвинув брови. Этот вечер они коротали вдвоем — мать Бев работала с трех до одиннадцати в «Гринс фарм», лучшем ресторане Дерри.
— Ванная! — взвизгнула она. — Ванная, папа, в ванной…
— Кто-то подглядывал за тобой, Беверли? Да? — Его рука выстрелила вперед, и он схватил ее за предплечье, сжал так сильно, что пальцы впились в кожу. На лице отражалась озабоченность, но озабоченность хищника, которая скорее пугала, чем успокаивала.
— Нет… раковина… в раковине… там… там… — Она разразилась истерическими слезами, прежде чем успела сказать что-то еще. Сердце колотилось в груди так сильно, что Бев испугалось, как бы оно не задушило ее.
Эл Марш оттолкнул ее в сторону и с видом «господи-ну-что-еще» прошел в ванную. Пробыл он там так долго, что Беверли снова испугалась.
— Беверли! — наконец рявкнул он. — Иди сюда, девочка!
Вопрос, идти или не идти, не возникал. Если б они стояли на краю высокого обрыва и он велел бы ей шагнуть вперед (прямо сейчас, девочка), инстинктивная покорность заставила бы ее сделать этот шаг, прежде чем здравомыслие успело бы вмешаться.
Дверь в ванную Бев нашла открытой. За ней и стоял ее отец, крупный мужчина, который уже начал терять темно-рыжие волосы, доставшиеся ей по наследству. По-прежнему в серых штанах и рубашке — больничной униформе (он работал уборщиком в Городской больнице Дерри), Эл сурово смотрел на Беверли. Он не пил, не курил, не бегал за женщинами. «Все женщины, которые мне нужны, у меня дома», — время от времени говорил он, и какая-то особенная, тайная улыбка мелькала на его лице — не освещала его, скорее наоборот. Улыбка эта напоминала тень от облака, которая быстро бежит по каменистому полю. — Они заботятся обо мне, а я, когда это необходимо, забочусь о них.
— А теперь скажи мне, что, черт побери, означает вся эта глупость? — спросил он, когда Бев вошла в ванную.
Бев казалось, что горло у нее выложено каменными плитами. Сердце колотилось в груди. Она боялась, что ее сейчас вырвет. По зеркалу длинными каплями стекала кровь. Капли крови темнели на патроне и на лампочке. Она чувствовала запах испаряющейся от тепла крови. Кровь бежала по наружным обводам раковины, толстыми каплями падала на линолеум.
— Папа, — осипшим голосом прошептала она.
Он отвернулся от Беверли, на лице читалось крайнее недовольство дочерью (а такое случалось ой как часто), и начал мыть руки в окровавленной раковине.
— Господи, говори, девочка. Ты чертовски меня напугала. Ради бога, объясни, в чем дело?
Он мыл руки, она видела, что кровь запятнала серые штаны, там, где они терлись о край раковины, а если бы он коснулся лбом зеркала (их разделяли считанные дюймы), то кровь появилась бы и на его коже. Горло перехватило, Бев не могла произнести ни звука.
Он выключил воду, схватил полотенце, на котором расплылись два пятна от выплеснувшейся из раковины крови, начал вытирать руки. Она наблюдала, едва не теряя сознание, как он растирал кровь по большим костяшкам и линиям ладони. Она видела кровь, забирающуюся ему под ногти.
— Ну? Я жду. — Он бросил окровавленное полотенце на вешалку.
Кровь… везде была кровь… и ее отец эту кровь не видел.
— Папа… — Она понятия не имела, что скажет дальше, но отец ее оборвал.
— Ты меня тревожишь. Я уже боюсь, что ты никогда не повзрослеешь, Беверли. Ты где-то болтаешься, не хозяйничаешь по дому, не умеешь готовить, не умеешь шить. Половину времени ты витаешь в облаках, уткнувшись носом в книгу, а другую половину у тебя страхи и мигрени. Ты меня тревожишь.
Неожиданно он размахнулся и шлепнул ее по заду. Она вскрикнула, не отрывая взгляда от его глаз. Крошечная капелька крови зависла в его кустистой правой брови. «Если я буду смотреть на нее долго, то просто сойду сума, и все это не будет иметь ровно никакого значения», — вдруг подумала Бев.
— Ты очень меня тревожишь. — Он ударил ее вновь, сильнее, по руке повыше локтя. Руку пронзила боль, а потом она онемела. На следующий день по ней расползся желтовато-лиловый синяк.