— Господи, Ричи, твои голоса всегда были такими жуткими.
— Лестью вы ничего не добьетесь, миста, — небрежно ответил Ричи.
Когда Бев спросила, носит ли он контактные линзы, Ричи понизил голос:
— Наклонись поближе, бей-би.
Беверли наклонилась и радостно вскрикнула, когда Ричи чуть повернул голову, чтобы она увидела край мягких линз «Гидромист», которые он носил.
— Библиотека все та же? — спросил Бен Майка Хэнлона.
Майк достал бумажник и продемонстрировал фотографию библиотеки с высоты птичьего полета. Проделал это с гордостью человека, показывающего фотографии своих детей после вопроса о семье.
— Ее сделал парень, у которого свой легкомоторный самолет, — пояснил он, когда фотография пошла по рукам. — Я пытался убедить Городской совет или какого-нибудь хорошо обеспеченного частного спонсора выделить деньги на увеличение фотографии до размеров витража, чтобы повесить ее в детской библиотеке. Пока безрезультатно. Но фотография хорошая, правда?
Они все согласились. Бен смотрел на нее дольше всех, просто впился взглядом. Наконец постучал пальцем по стеклянному коридору, который соединял два здания.
— Ты где-нибудь такое видел, Майк?
Майк улыбнулся:
— Это твой коммуникационный центр, — и все шестеро опять рассмеялись.
Принесли напитки. Все наконец-то расселись.
Комнату окутала тишина, неожиданная, неловкая, вызвавшая замешательство. Они переглянулись.
— Ну? — спросила Беверли обволакивающим, чуть хрипловатым голосом. — За что пьем?
— За нас, — тут же ответил Ричи. Уже не улыбаясь. Он встретился взглядом с Биллом, всколыхнув в нем бурю эмоций, с которыми Билл едва справился: он вспомнил себя и Ричи посреди Нейболт-стрит, когда тварь, которая могла быть клоуном или могла быть оборотнем, исчезла, а они обнимали друг друга и плакали. Его рука, поднимая стакан, дрожала, и несколько капель упали на салфетку.
Ричи медленно встал и, один за другим, они последовали его примеру: Билл — первым, потом Бен и Эдди, Беверли и, наконец, Майк Хэнлон.
— За нас, — повторил Ричи, и его голос, как и рука Билла, чуть дрожал. — За Клуб неудачников 1958.
— За Неудачников. — В голосе Бев слышались веселые нотки.
— Неудачников. — Лицо Эдди за очками без оправы было бледным и старым.
— Неудачников, — согласился Бен. Легкая и печальная улыбка искривила уголки рта.
— Неудачников, — промолвил Майк Хэнлон.
— Неудачников, — подвел черту Билл.
Они чокнулись. Выпили.
Вновь упала тишина, но на этот раз Ричи ее не нарушил. Все чувствовали, сколь необходима эта пауза.
Они сели, и Билл повернулся к человеку, который их собрал.
— Выкладывай, Майк. Расскажи нам, что здесь происходит и что мы можем сделать.
— Сначала поедим, — ответил Майк. — Поговорим позже.
Они принялись за еду… и ели долго и с удовольствием. «Как в старом анекдоте про приговоренного к смерти», — подумал Билл, и почувствовал, что сам давно уже не ел с таким аппетитом… его так и подмывало подумать: «С самого детства». Готовили в ресторане не на высшем уровне, но и далеко не плохо, и еды было много. Вскоре все шестеро активно передавали друг другу стоящие на столе блюда: свиные ребрышки, курицу с грибами, обжаренные куриные крылышки, блинчики с овощами, водяные орехи, завернутые в бекон, полоски копченой говядины на шпажках.
Прежде всего им на стол поставили подносы с закусками, по центру каждого стояла маленькая керамическая жаровня. И Ричи (он делил поднос с Беверли), как ребенок, держал над жаровней все, что потом клал в свою тарелку, включая половину блинчика с овощами и несколько красных фасолин.
— Жаровня на столе — мне это так нравится, — признался он Бену. — Я бы съел говно на палочке, если на моем столе стоит жаровня.
— И вероятно, уже съел, — хмыкнул Билл, и Беверли так смеялась, что ей пришлось выплюнуть еду на салфетку, чтобы не подавиться.
— Господи, кажется, меня сейчас вырвет, — Ричи так точно сымитировал Дона Пардо, [197] что Беверли засмеялась еще сильнее, ее лицо стало пунцовым.
— Прекрати, Ричи, — выдохнула она. — Я тебя предупреждаю.
— Предупреждение услышано, — ответил Ричи. — Кушай, кушай, дорогая.
Роуз сама принесла десерт — большую гору «Запеченной Аляски», [198] и сама зажгла торт во главе стола, там, где сидел Майк.
— Больше жаровен на моем столе, — изрек Ричи голосом человека, который умер и отправился на небеса. — Это лучшая трапеза, какую мне доводилось есть в этой жизни.
— Мы старались, — потупилась Роуз.
— Если я задую огонь, мое желание исполнится? — спросил он ее.
— В «Нефрите Востока» исполняются все желания, сэр.
Улыбка Ричи разом поблекла.
— Мне нравится ваш настрой, но, знаете ли, я сомневаюсь в истинности вашего утверждения.
Они съели почти весь торт. И когда Билл откинулся на спинку стула, с животом, выпирающим над ремнем, он обратил внимание на стоящие на столе стаканы. Казалось, их сотни. Билл чуть улыбнулся, вспомнив, что уговорил два мартини до обеда и еще бог знает сколько бутылок пива «Кирин» за едой. Другие от него не отставали. В их теперешнем состоянии и поджаренные кегли для боулинга, наверное, отличались бы отменным вкусом. И однако, он не чувствовал, что напился.
— Я столько не ел с самого детства, — подал голос Бен. Они все посмотрели на него, и он чуть покраснел. — В прямом смысле слова. Эта самый сытный обед с тех пор, как я учился в десятом классе.
— Ты сел на диету? — спросил Эдди.
— Да, — кивнул Бен. — Сел. На диету свободы Бена Хэнскома.
— И что тебя к этому побудило? — спросил Ричи.
— Едва ли вы захотите слушать эту древнюю историю… — Бен заерзал на стуле.
— Не знаю, как остальные, но я хочу, — прервал его Билл. — Расскажи нам, Бен. Без утайки. Что превратило Стога Колхуна в модель из глянцевого журнала, которую мы видим сегодня?
Ричи фыркнул:
— Стог, точно. Я и забыл.
— Не такая уж это история. Даже вообще не история. После того лета… после 1958-го… мы прожили в Дерри еще два года. Потом моя мама потеряла работу, и нам пришлось переехать в Небраску, потому что там жила ее сестра, которая предложила взять нас к себе до тех пор, как матери не удастся вновь встать на ноги. Хорошего в этом было мало. Ее сестра, моя тетя Джин, относилась к тем умеющим портить жизнь стервам, которые считают своим долгом постоянно напоминать тебе о твоем месте в этом великом мире. Она неустанно твердила, как нам повезло, что у моей матери есть сестра, которая дала нам стол и кров, как нам повезло, что мы не живем на пособие, и все такое. Я стал таким толстым, что вызывал у нее отвращение. Она не давала мне покоя. «Бен, ты должен больше заниматься физкультурой. Бен, у тебя будет инфаркт до того, как тебе исполнится сорок, если ты не похудеешь. Бен, в мире голодает так много детей, что тебе должно быть стыдно своего веса». — Он помолчал, выпил воды. — Но она поминала голодающих детей и в тех случаях, когда я оставлял что-то в тарелке.