Санта-Клаус с огромным мешком за спиной возвращался на свой трон. За ним вился хвост детей, словно разноцветный автомобильный выхлоп.
– Винни, Винни, не будь слепцом! Они просто подсластили тебе пилюлю. Конечно, в этот год ты заработаешь одиннадцать тысяч пятьсот, а на следующий, когда к тебе отойдут другие кинотеатры, может быть, они раскошелятся до четырнадцати тысяч. На этой цифре ты и застрянешь – лет на двенадцать, до тех времен, когда даже вшивую банку кока-колы нельзя будет купить за тридцать центов. Сбегай принеси новое ковровое покрытие, сбегай принеси партию новых стульев для кинозала, сбегай принеси коробки с фильмом, которые по ошибке отправили в другой город. Неужели ты хочешь заниматься всем этим дерьмом, когда тебе стукнет сорок, а, Винни? И в будущем тебе уже не на что будет рассчитывать, кроме золотых часов на цепочке.
– По крайней мере, это лучше, чем твоя теперешняя жизнь. – Винни резко развернулся, чуть не налетев на Санта-Клауса, который пробормотал себе под нос что-то, подозрительно напоминающее: Куда прешь, чудак гребаный?
Он двинулся вслед за Винни. Что-то в застывшем выражении лица Винни подсказывало ему, что, несмотря на все защитные сооружения, ему все-таки удалось задеть его. Господи ты Боже мой, – подумал он. – Ну ладно, пусть будет то, что будет.
– Оставь меня в покое, Барт. Проваливай.
– Выбирайся из этого дерьма, – повторил он. – Если ты промедлишь хотя бы до будущего лета, то может оказаться уже слишком поздно. Если энергетический кризис усилится, то найти работу станет так же трудно, как расстегнуть пояс девственности на девице из хорошей семьи. Винни, это может оказаться твоим последним шансом. Это… Винни круто развернулся ему навстречу. – Барт, в последний раз прошу тебя по-хорошему.
– Ты спускаешь свое будущее в унитаз, Винни. Пойми, жизнь для этого слишком коротка. Что ты скажешь своей дочке, когда она… Винни ударил его кулаком в глаз. Белая молния боли пронзила ему мозг, и он отшатнулся назад, взмахнув руками, чтобы обрести равновесие. Дети, сопровождавшие Санта-Клауса, бросились врассыпную. Все его покупки – куклы, солдатик, шахматы – полетели на пол. Он ударился о стойку с игрушечными телефонами и сшиб ее. Где-то заплакала маленькая девочка, словно раненое животное.
Не плачь, дорогая, – подумал он. – Это просто старый глупый дядя Джордж падает. В последние дни я часто падаю у себя дома.
В двух шагах кто-то разразился руганью – вполне возможно, это был старина Санта-Клаус – и стал звать на помощь дежурного полицейского. Потом он оказался на полу среди россыпи игрушечных телефонов со вставленными в них кассетами. Одна из трубок валялась у него прямо рядом с ухом, и записанный на пленку голос монотонно повторял:
Давай сходим в цирк. Давай сходим в цирк. Давай сходим в цирк. Давай сходим в цирк. Давай сходим в цирк. Давай сходим в цирк. Давай…
Пронзительный звонок телефона вытащил его из неглубокого и тревожного послеполуденного сна. Ему снилось, что молодой ученый сделал открытие, что, лишь незначительно изменив атомную структуру арахисовых орешков, Америка получит возможность производить неограниченные количества бензина с высоким октановым числом. Казалось, что это открытие все ставит на свои места – и в личном, и в общественном плане, и общее настроение сна можно было описать как нарастающее ликование. Единственным зловещим компонентом был звонок телефона, который разрастался и разрастался, заполняя собой сон до тех пор, пока тот не лопнул, впуская внутрь тягостную действительность.
Он встал с дивана, подошел к телефону и неуверенными пальцами снял трубку. Глаз уже не болел, но, посмотрев в зеркало над телефонным столиком, он убедился, что синяк пока еще остается.
– Алло?
– Привет, Барт. Это Том.
– Привет, Том. Как ты?
– Нормально. Послушай, Барт. Я решил, что надо тебе об этом сказать. Они собираются сносить «Блу Риббон». Завтра.
Глаза его расширились. Последний сон слетел с него в один момент. – Завтра? Не может такого быть. Черт! Они… Сейчас же уже почти Рождество!
– Именно поэтому.
– Но они же еще дотуда не добрались.
– Это последнее промышленное здание, оставшееся у них на пути. Они собираются сбрить его, прежде чем устраивать рождественские каникулы.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Они сегодня показывали сюжет в утренней программе новостей. «День города».
– Ты будешь там?
– Да, – сказал Том. – Слишком большой кусок моей жизни прошел в этом бараке, чтобы я мог остаться дома, как ни в чем не бывало.
– Стало быть, там и увидимся.
– Скорее всего.
Он заколебался. – Послушай, Том, – сказал он неуверенно. – Я хочу попросить прощения. Вряд ли они снова откроют «Блу Риббон» в Уотерфорде или где-нибудь еще. Если я подставил тебя…
– Нет, со мной все в порядке. Сейчас я работаю в «Брайт-Клин», присматриваю за оборудованием. Работы меньше, а платят лучше. Так что можно сказать, что в куче дерьма я нашел розу.
– Ну и как роза?
Том вздохнул в трубку. – Да не так уж чтоб очень, – сказал он. – Но мне уже за пятьдесят. Трудно меняться в таком возрасте. Наверное, то же самое было бы и в Уотерфорде.
– Том, так вот, по поводу того, что я сделал…
– Я не хочу ничего об этом слышать, Барт. – Том явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Это касается только тебя и Мэри.
– Ладно.
– Ну… И как ты там?
– Неплохо. Присмотрел себе кое-какую работу.
– Рад это слышать. – Том выдержал такую паузу, что тишина в трубке сгустилась до твердого состояния, и он уже было собирался поблагодарить его за звонок и кончить этот разговор, когда Том добавил:
– Стив Орднер звонил и спрашивал о тебе. Он звонил мне прямо домой.
– Когда?
– На прошлой неделе. Похоже, он страшно зол на тебя, Барт. Он все спрашивал меня, не знает ли кто, зачем ты продинамил корпорацию с уотерфордским заводом и кто тебе за это заплатил. Но разговор шел не только об этом. Он еще много чего о тебе спрашивал.
– Например?
– Например, уносил ли ты что-нибудь к себе домой, ну, там, порошок или что-нибудь из офиса. Брал ли ты деньги из ссудной кассы, не оставляя расписки. Вел ли ты какие-нибудь махинации за спиной у компании. Он даже спросил у меня, не брал ли ты взятки от хозяев мотелей.
– Вот это сукин сын, – сказал он удивленно.