Колпак сняли. Ну, хоть дышится свободно. Мозг как будто горит, зато прочие части тела задубели от холода.
Раздается какой-то шум.
Прямо перед Амуном взвиваются вверх языки пламени.
Костер.
Какие-то лица. Маски, платья… Долгополые, изящно расшитые плащи… Вот он, обещанный райский пир! Какое облегчение.
— Луиза! — окликает Амун куртизанку.
Молчание.
Вокруг начинается хоровод незнакомых масок. Сколько их? Четыре? Шесть? Восемь? Или все же четыре? Они кружатся, не поймешь…
Странные маски. Таких Амун не видел. Они старше любого из персонажей карнавала. Ручная работа. Такие передают из поколения в поколение.
От неизвестности Амун приходит в ярость.
— Луиза!
Оглядеться не выходит — что-то крепко держит за шею. Шарф? Нет, никакой это не шарф. Веревка.
Петля затягивается, подобно кольцам змеи. Начинает душить. Еще одна змея — из материи — забивается в рот, кляпом затыкая его. Новые змеи — веревки — охватывают бицепсы, икры, обжигают кожу.
Сквозь пламя костра видна долговязая фигура — человек сжимает в руке длинный посох с загнутым навершием. Лицо полностью скрыто серебристой маской. Епископ? Душу Амуна озаряет лучик надежды: что, если это некий монастырь, где монахи и монахини любят немного позабавиться? О таких обителях Амун слышал. Да и кто не слышал!
— Этой ночью мы собрались в священном месте, — начинает епископ, — дабы почтить истинного бога, пока остальные поклоняются младенцу Христу. Мы призываем силу нашего бога и жертвой доказываем, как мы ему преданы и верны.
Жертвой?!
Слово каленым железом врезается в мозг.
Что за бред? Куртизанка обещала утехи — плотские утехи! Несомненно, это часть праздника. Отчаянный, дикий, неизвестный Амуну способ обострить ощущения. Точно! Страх. Самый сильный возбудитель. Женщины любят его. Страх читается на лице женщины, стоит ее оседлать. Кое-кто из французских маркизов клялся Амуну, будто в постели страха мало не бывает.
Начинаются песнопения. Слов не разобрать. То ли со слухом беда, то ли поющие лениво бормочут. Похоже на латынь.
В поле зрения входят двое в плащах. Распахивают одежды, и Амун видит: это женщины. Обнаженные женщины, чья кожа золотится в свете костра. Между ног у купца приятно шевелится. Сейчас две грязные шлюхи примутся сосать его член, а после по очереди ублажат естественным образом. Отлично. Амун согласен. Еще ни один из рода Бадави не стеснялся прилюдных соитий.
Одна из аколиток затягивает петлю на левом бицепсе Амуна. Волосы ее лона так приятно трутся о ляжку…
«Лучше затяни потуже, сучка, — думает Амун. — Ведь я оседлаю тебя и погоню так, что эти деревяшки у меня за спиной вспыхнут как хворост».
Второй женщины он не видит, но чувствует ее близость. Животные инстинкты Амуна еще никогда не раскрывались так живо.
Амун вздрагивает.
Она порезала его. Не уколола, не оцарапала. Играть никто и не думал — его просто режут. Глубоко и больно. Нож врезается под кожу, в мускулы и идет вниз по предплечью.
Крики Амуна не слышны из-за кляпа. Лишь выпученные глаза и судорожные подергивания ног выдают ужас.
Песнопение становится громче. Dominus… [29] Что там еще?
К ране подносят чаши, собирая в них кровь. Боль пронзает и вторую руку. Dominus Satanas. [30]
Теперь слова звучат четко.
За Амуна принимаются еще две женщины с ножами. Льется кровь. Подставляются чаши. Ветер обдувает кровоточащие раны, сквозь которые утекает жизнь.
Головой не пошевелить, но купец видит, как все новые люди подходят к нему, чтобы припасть к его ранам.
Снова раздается рев.
Зажгли еще костер. Настолько близко, что спиной ощущается жар. Хорошо еще, не так близко, чтобы поджарить Амуна. Купец слегка успокаивается. От страха боль притупилась. Пламя греет.
Рядом возникает еще лицо в маске. Луиза! Амун узнал ее. Зовет глазами. Она его тоже признала, сразу видать. В темных глазах куртизанки сверкают огоньки.
Теплые руки обнимают мошонку. Все будет хорошо. Вслед за болью приходит ублажение. Игра странная, но Амун готов играть — теперь-то, усвоив правила.
Распахнув плащ, Луиза трется о купца. Божественно! Она прикасается к его груди затвердевшими сосками.
Берет его член в руку и начинает поглаживать по всей длине, пока плоть не становится твердой, как сталь.
Амун закрывает газа. Отдается потоку.
Да, он прав. Игра странная, пугает, но все именно так, как обещала Луиза.
Амун в раю.
Луиза ласкает его обеими руками. Ее пальцы скользят по фаллосу, будто смазаны чем-то. Может, даже собственным семенем Амуна — он так возбудился. Сейчас бы прижаться губами к губам Луизы, к ее грудям, а после засадить между ляжек и преподать урок.
У самого Амуна ноги чуть подгибаются. Гнев. Возбуждение. Боль. Страх. Предвкушение… Все смешалось в уме.
Луиза проводит ногтями по всей длине кутаса.
Амун содрогается от блаженства. Дрожит так сильно, что вот-вот спустит семя. Но сдерживается. Не хватало еще утратить власть над собой в присутствии стольких людей. Нет, сначала надо отодрать эту мелкую дрянь, куртизанку, чтобы запомнила на всю жизнь.
Амуну не стоит беспокоиться.
К куртизанке присоединяется вторая девушка. К основанию пульсирующего члена жмется нечто холодное. Гладкое и твердое, словно камень. Что-то звякнуло.
Вторая девушка отходит. Сверкает сталь. Металл звенит о мрамор. Амун так сильно стискивает челюсти, что зубы крошатся.
Луиза роняет отрезанную головку члена в чашу у ног Амуна. Чаша — из красной глины; веками ее и остальные сосуды применяли только во время ритуалов. Жертвоприношений.
Штаб-квартира карабинеров, Венеция
Окончание пресс-конференции выходит смазанным. Поначалу Том придерживается сценария, но под конец отказывается позировать для фото.
Пресс-атташе прикрывает его: раздает фотографии Моники Видич и копии письменного обращения к обществу с просьбой помочь (подписанного не только майором Карвальо, отцом погибшей — тоже).
Едва пресса покидает зал, Рокко Бальдони отдает Тому его куртку.
— Пора ехать в церковь Спасения. Майор и Валентина уже там. И профессор Монтесано тоже.
— В церковь Спасения? — не понимает Том. — А что? Что случилось? Нашли еще тело?