Преисподняя | Страница: 39

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Рядом с группой телевизионщиков стояла раздетая по пояс женщина — без руки и обеих грудей. Она демонстрировала свои шрамы, словно награды. Говорила она как уроженка Луизианы, по-видимому, протестантка. В единственной руке она держала ядовитую змею.

— Я была узницей дьявола! — вещала женщина. — И я спаслась. Я, но не мои несчастные дети и не другие христиане. Добрые христиане ждут спасения. Идите же вниз, сильные братья, идите, вызволяйте слабых. Несите свет Господа во тьму Аида! Да поможет вам Иисус, и Отец, и Дух Святой!..

Айк попятился. Сколько же заплатили этой женщине со змеей, чтобы она показывала свои шрамы, обращала людей и вербовала легковерных? Слишком уж ее шрамы напоминали те, что остаются после удаления грудных желез. В любом случае, не похожа она на бывшую узницу. Слишком уверенная.

На самом деле у хейдлов были пленники, но они не обязательно нуждались в спасении. Те, кого доводилось встречать Айку, те, кто прожил какое-то время у хейдлов, стали как пустое место. Для людей, попавших в подземелье, плен становился чем-то вроде своеобразного бегства от повседневных забот и трудностей. Сказать такое вслух — страшная ересь, особенно среди таких вот патриотов, проповедующих свободу, но Айку был знаком этот соблазн — отдаться власти другого существа и ни за что не отвечать.

Он пробрался через толпу вверх по ступеням и вошел в средневековое здание. Тут имелись признаки и двадцатого века: национальные символы, включенные в рисунок мозаичного пола, на одном из витражей — портреты астронавтов, летавших на Луну. Если бы не это, можно было подумать, что сейчас самый разгар черной чумы.

Воздух наполнен запахом дыма и ладана, запахом потных тел и гнилых фруктов; от каменных стен отдается эхо молитв. Католическое «Конфитеор» и иудейский каддиш; призывы к Аллаху смешиваются с гимнами Аппалачских гор. Молитвы о Втором пришествии, об эре Водолея, о едином Боге, ангелах. Всеобщая мольба о спасении. Похоже, тысячелетие предстоит не слишком веселое.

Перед рассветом, помня о своем обещании Бранчу, Айк вернулся на перекресток Восемнадцатой авеню и улицы С. Сюда ему было велено явиться. Он присел на гранитные ступени и стал ждать девяти часов. Несмотря на предчувствие, Айк сказал себе, что возврата нет. Теперь его доброе имя в руках каких-то незнакомцев.

Солнце медленно вставало, величественным маршем надвигаясь на узкие ущелья небоскребов. Айк смотрел на свои следы, тающие на инее газона. Сердце у него упало.

Его переполнила печаль, ощущение предательства. Какое право имел он возвращаться в этот мир? Какое право имел мир возвращаться в него? Неожиданно собственное присутствие здесь, попытка оправдаться перед неизвестными людьми показалась ему страшной ошибкой. Зачем было сдаваться? Ну и что, если его признают виновным?

В какой-то миг, перебирая в уме всю жизнь, Айк вернулся к своему пленению. Никаких видимых образов. Великий вопль. Костлявый изможденный человек, прижавшийся к его плечу. Запах камней. И цепи — вечная недомузыка, без ритма, без мелодии. Не грозит ли ему это снова? Бежать, подумал Айк.

— Не думал, что ты здесь, — услышал он. — Думал, за тобой придется побегать.

Айк поднял глаза. Перед ним стоял очень широкий человек лет пятидесяти. Несмотря на джинсы и куртку — все опрятное и дорогое, — осанка выдавала военного. Айк скосил глаза влево, потом вправо — они были одни.

— Вы защитник?

— Защитник?

Айк смутился. Знает ли его собеседник, кто он?

— Защитник, в суде. Не знаю, как это правильно называется. Адвокат.

Человек понимающе кивнул:

— Конечно, меня можно называть и так.

Айк встал.

— Тогда покончим побыстрее.

Он изнывал от страха, но никакого другого выхода не видел.

Его собеседник немного растерялся:

— Ты не заметил, что на улицах никого? Все закрыто. Сегодня воскресенье.

— Тогда что мы тут делаем? — спросил Айк.

Происходящее показалось ему страшно глупым. Ему конец.

— Делом занимаемся.

Айк весь извелся. Что-то не так. Бранч велел ему прийти сюда в это время.

— Вы не адвокат.

— Меня зовут Сэндвелл.

Возникла пауза — Айк не знал, что сказать. Когда Сэндвелл понял, что Айк впервые о нем слышит, он улыбнулся — с некоторым сочувствием.

— Когда-то я был командиром у твоего друга Бранча, — объяснил он. — В Боснии, еще до того, как с ним случилась беда. То есть до того, как он изменился. Он был честным человеком. — И Сэндвелл добавил: — Думаю, таким и остался.

Айк согласился. Есть вещи, которые не меняются.

— Я слышал о твоих неприятностях, — продолжал Сэндвелл. — Читал твое дело. Последние три года ты хорошо нам служил. Все тебе просто дифирамбы поют. Отлично ориентируешься, прекрасный разведчик, хорош в бою. С тех пор как Бранч тебя приручил, ты принес немало пользы. Впрочем, и тебе от нас была польза — ты смог рассчитаться, получить око за око, так ведь?

Айк ждал. Это «нас» создавало впечатление, что Сэндвелл все еще связан с армией. И в то же время что-то в нем — не наряд деревенского щеголя, а скорее манера держаться — наводило на мысль, что он клюет не только из этой кормушки.

Молчание Айка начало раздражать собеседника. Айк догадался, потому что следующий вопрос был провокационным.

— Когда Бранч тебя нашел, ты вел рабов, верно? Был у них за главного, вроде надзирателя. И одним из них.

— Называйте, как хотите, — ответил Айк.

Напоминать ему о прошлом — все равно что бросить в него камень.

— Это важно. Ты перешел к хейдлам или нет?

Сэндвелл ошибался. Совершенно не важно, что думал Айк. Айк по собственному опыту знал: люди составляют обо всем суждение независимо от истины, даже если истина ясна.

— Вот потому люди и не верят вам, побывавшим у хейдлов, — сказал Сэндвелл. — Я прочитал достаточно много психологических характеристик. Вы похожи на ночных животных. Вы — существа полумрака. Живете между двумя мирами, между светом и тьмой. Ни правые, ни виноватые. В лучшем случае слегка сумасшедшие. При обычных обстоятельствах было бы безрассудно полагаться в бою на таких, как ты.

Айк знал, что его боятся и презирают. Считанные единицы спаслись из плена хейдлов; большинство отправилось прямиком в палаты, обитые войлоком. Некоторым удалось реабилитироваться и вернуться к работе, в основном в качестве проводников у шахтеров или религиозных переселенцев.

— Вот тебе мое мнение, — сказал Сэндвелл. — Ты мне не нравишься, но я не верю, что восемнадцать месяцев назад ты хотел дезертировать. Я прочел рапорт Бранча об осаде Альбукерке-десять. Я считаю, что ты действительно перешел линию фронта. Но думаю, тебе важнее было не спасти своих товарищей, оставшихся в лагере, а рассчитаться с теми, кто сделал тебе вот это. — И Сэндвелл указал на шрамы на лице и руках Айка: — Я понимаю, что такое ненависть.