— Адуся, мы с радости совсем заболтали папу, давайте поужинаем.
Мои планы прерывает раздавшийся из прихожей телефонный звонок. Я замираю. У меня всё написано на лице. Костя поднимается и спешит на его призывный звон. Мы с Адой переглядываемся и надеясь на лучшее накрываем стол. Минуты через три вернулся сияющий и объявил:
— И выпьем по капельке вина, я привёз, за нашу победу. К тому же меня наградили орденом Суворова.
— Папка, — кидается к нему вновь Ада, — ты самый геройский у меня. Дочь должна быть достойна тебя, а ты меня по рукам и ногам вяжешь. Воевать не даёшь.
— Навоюешься ещё, успеешь.
— Ну да, скоро все с войны, а я на войну. Как там пословица гласит: Все с базара, а Макар на базар…
Костя подкидывая её на руках смеётся:
— Ерунда, хватит тебе…
— Папуля, тебя пушкой не прошибёшь. Но хвастайся, хвастайся, я никогда не видела его.
Счастливые дни пролетают быстро, это ожидание тянется резиной. Мы, взяв его в радостный плен с двух сторон, гуляли по улицам военной, но звенящей уже счастливым смехом Москвы. Постояли на площади. Над головами пушки вышивали невообразимой красоты букет — салют в честь новых побед. Костя сиял. Мы не сговариваясь, повинуясь одному порыву, прижались щекой к его рукавам. Заглянули в светящиеся разноцветными фонариками глаза, в них стояли слёзы. Моё сердце сжалось: "Костя, милый, как тебе тяжело, ты точно натянутая струна и расслабишься только в Берлине". Конечно, на него обращали внимание женщины, а то и кидались с объятиями, поцелуями. Каждой хотелось прикоснуться к нему. Адка злилась, Костя смущался. Мне тоже было не совсем приятно, но понимание момента удерживало. Я отвела дочь в сторонку и зашептала: "Пойми, глупышка, папа нравится женщинам, и тут ничего не поделаешь. Герой, красавец и прочие женские фантазии… Не будешь же ругаться с каждой особой, которая ему симпатизирует!" Дочь не согласилась, это было видно по глазам, но кивнула. Я не поверила в её искренность и была права. Она тут же вцепилась в его локоть не желая отпускать. И каждой в спину показывала, как маленькая язык и строила рожи: "Вот вам!" Возвращались не торопясь. Ада донимала его расспросами. Он много рассказывал, я опять делая ему знаки просила, чтоб не перегибал с романтикой палку. Рассказы про войну и сама война- разные вещи. Дочь смеялась над тем, как генерал Орёл попав под бомбёжку, спрятался в щель, но, помаявшись в тесноте и холоде, вернулся в дом и улёгся на кровать, решив, что если помирать, то лучше в постели с комфортом. А бомба угодила после его ухода, как раз в эту самую щель и разнесла её вдребезги. Судьба! Мы с Адой вспомнили во время этого рассказа, эшелон с беженцами, старого профессора, который не бегал по насыпям, а ждал конца бомбёжки в вагоне. Выходит, у каждого своя судьба от которой не убежишь. Получается и мне нести свой крест… Так Костя дошёл до взрыва своего дома, в котором он якобы был и, который разрушился, а он ну ни капельки не пострадал. Мы с Адой переглянулись, но ему не возразили и не поправили, а так хотелось сказать: — "Костя, дураков нет, то была столовая, и дом тот твой взлетел на воздух, слава Богу, без тебя. А друг твой Казаков свою подружку после этого веселья похоронил в Курске на Никитском кладбище". Нам всё это рассказала Нина. Её муж, как оказалось, был рядом с Костей в Сталинграде и сейчас на Курской дуге тоже, в одной из подчинённых Рутковскому армий. Её Саша, конечно же, и не подозревает, что она знакома со мной. Неужели Рутковский не понимает, что весь фронт в курсе его дел и хихикает по поводу неудавшейся вечеринки с продолжением. Или он весь в войне и ему на остальное, просто наплевать. Очень хотелось, но не сказала, не сказала, не сказала…
Утром, содрав с него слово, что он непременно заберёт её на фронт, убежала Ада на службу, а я смотрела, как, не торопясь, собирается он. Мой муж. Самый талантливый и красивый мужик, какого только создать могла природа. Вот сейчас подъедет машина, он обнимет меня, шагнёт за порог и он уже не мой. Не мой, не мой… Поймав мой взгляд, он кинул полотенце в чемоданчик и шагнул ко мне.
— Юлия, не хандри. Всё же хорошо. Немцев скоро прогоним и заживём счастливо. Адусю, я буду держать под контролем. — Поглаживая по плечам и спине, он прижимал меня, не замечая силы рук, к себе. — Ангел мой, что тебя беспокоит? Со мной ничего не случиться, я твоею любовью заговорённый. Моё сердце и душа только здесь с вами. Ты беспокоишься за…
— Нет, — прервала я его, боясь, что он заговорит о "воробушке", а я сорвусь, лучше пока есть силы сказать самой и я говорю. — Я верю тебе и ничего не хочу знать. Ты прав… Зачем мне…
Он растерянно улыбается и целует мне каждый сантиметр лица. Я принимаю и ругаю себя: "Безмозглая дура, надавать бы ему пощёчин. А что это даст? Значит, придётся жить головой, а не сердцем". Я провожаю Костю. Мы долго целуемся. Он уходит, а я реву, упёршись лбом в дверь. Потом начинаю ругать себя и уговаривать, собираюсь и иду в свой комитет. В нём моё спасение. Надо приготовить концертные бригады для госпиталей, да и отвлекусь немного.
Рутковский вёз на фронт новый замысел Ставки. Разгромить вражеские силы на южном крыле советско-германского фронта и освободить всю Левобережную Украину, сходу форсировать реку Днепр, захватить на правом берегу плацдарм и во взаимодействии Центрального ещё с четырьмя фронтами овладеть Киевом. На подготовку ему дали десять дней. Срок не реальный, но и промедление ни на них играет. Немцы срочно стягивают силу и создают мощные оборонительные укрепления. 26 августа они начали наступление. Кажется, учитывали все трудности, но упорство противника превзошло все ожидания. Гитлеровцы дрались отчаянно. Нашим войскам каждый шаг стоил огромного труда. Все освобождённые населённые пункты были сожжены оккупантами дотла. Вместо домов торчали основы труб, вокруг — дым, развалины, пепел и смрад. Он заезжал в село, где гитлеровцы расстреляли всё население, а многих прикончили тесаками. Даже в грудь грудного ребёнка не дрогнула рука воткнуть нож. Солдаты не могли напиться воды. Колодцы были завалены трупами. Его голова разрывалась от боли. Как получилось, что немцы, давшие миру великих поэтов, музыкантов, вдруг дошли до варварства и так осквернили свою историю. Лица бойцов окаменели, в глазах ярость. Безвинная кровь — не вода, она свой голос имеет, кричит… Он глубоко вздохнул и посмотрел на небо. Надо жить, бить эту сволочь и двигаться вперёд.
Чтоб не дать противнику за счёт ослаблений других участков усилить позиции головного удара он решил расширить фронт. Это принесло более ощутимые результаты, нежели на главном направлении. Стало понятно, что нашли слабое место в обороне противника и решили этим воспользоваться. Это помогло двинуться вперёд. 31 августа вышли к Конотопу. Мобилизуется весь транспорт для переброски войск. Немцы разглядели опасность, но остановить лавину наступающих войск уже не могли. Велик был наступательный порыв воинов всех родов оружия. Бой развернулся на всём участке прорыва. Противник бросает в бой новые силы. Но наступление не остановить. Войска сходу форсируют Десну, которую враг пытался использовать как рубеж обороны. Захватывается плацдарм на западном берегу в районе Чернобыль, устье реки Тетерев. Переправа через реку прошла успешно. Противник под натиском наступающих частей продолжал откатываться. Но тревожило то, как гитлеровцы, чтоб остановить наступление, принялись уничтожать население прифронтовых сёл и деревень. В разбрасываемых с самолётов листовках они писали: "Русские, если вы будете наступать, то мы будем поступать так, как вы нашли свои деревни только что". Страшно! Жутко! Но это не могло остановить наступление. Наоборот прибавили скорость, чтоб как можно скорее освободить от нечисти наших людей. 15 сентября после короткого боя вошли в Нежин. Немцы не понимают, почему их не спасают укрепления, почему такое большое количество войск не сдержало натиск советских солдат. Им невдомёк, что каждый третий солдат — украинец и мужики дерутся за свою землю… Дорога на Киев была открыта. "Люлю, я снова на Украине. Сады ломятся от плодов. Ещё немного, Юлия, и я пройду вновь по Крещатику, улыбнусь золотым куполам лавры и встану под благословление креста Владимира. А потом маленькое усилие и я буду в том домике нашего гарнизона, с крыльца которого вы с Адусей проводили меня в то тревожное утро". Солдаты и офицеры переживали великий подъём, забыв об усталости, они рвались вперёд. Всем хотелось принять участие в освобождении Киева. 60 армия, сметая всё на пути, стремительно двигалась к столице Украины. Разочарованиям не было конца, когда Ставка отодвинула разграничительную линию между Центральным и Воронежским фронтами на север. Киев оставался в полосе действий Воронежского фронта, а Центральному там не бывать. Приказ ударил по сердцу. Почему? Всегда выдержанный, Рутковский сорвался и позвонил Сталину. Тот сердито ответил, что сделано это по настоянию Жукова и Хрущёва. Для него такой ответ ясности не внёс, но спесь сбил. Придя в себя, уточнять он больше ничего не стал. Позже понял, что политика перекрыла разум. Впервые на него брызнул холодный душ. "Юлия права, это та же страна и в ней никто не собирался делать выводы". Все усилия направил на форсирование Днепра. На участке прорыва лупило 300 орудий. Плотность огня неимоверная. После огненного налёта началось наступление. Используя все захваченные на берегу лодки, навязанные плоты, под канонаду артиллерийского огня с берега, орудия били навесным огнём, и прямой наводкой, передовые подразделения пехоты быстро переправились на тот берег. Штурмовая и истребительная авиация поддерживала переправляющиеся войска с воздуха. С земли наблюдали за яростными воздушными боями. На земле тоже не было прохладнее. Всё свистело, стреляло и гудело. Под огнём шла переправа. На захваченных плацдармах накапливание войск шло быстро, и они устремились вперёд. Но погода резко ухудшилась. Пошёл дождь. Видимости — почти никакой. Авиация бессильна. Прорвать оборону противника глубоко не удалось. Ночь. Туман. Ждать утра нельзя. Противник подтянет силы. Он принял решение продолжить бой. В атаку пошли танки. Освещая путь вспыхивали снопы. Практически задача, поставленная ставкой была выполнена. В разговоре с Рутковским Сталин сказал, что Центральный фронт задачи выполнил и теперь переименовывается в Белорусский. Он не спорил: "Какая разница: Белорусский? Пусть будет Белорусский, лишь бы бить эту гидру".