— Ну мне-то двадцать пять лет, и я достаточно разбираюсь в людях. Если ты поручил кому-нибудь копаться в прошлом Берта…
— Мне и в голову не приходило!
Марион смерила его колючим взглядом.
— Мне нравится Берт, — медленно выговорила она. — Он мне очень нравится. Ты понимаешь, что это значит — наконец найти человека, который тебе нравится?
— Марион, я…
— Так что если ты хоть как-нибудь — как-нибудь! — дашь ему понять, что ты его не жалуешь, что он меня не достоин… я тебя никогда не прощу. Клянусь, я не буду с тобой разговаривать до конца своих дней.
Она опять отвернулась к окну.
— Марион, мне и в голову не приходило. Клянусь…
Он беспомощно поглядел на ее жестко выпрямленную спину и с усталым вздохом опустился в кресло.
Через несколько минут в наружную дверь позвонили. Марион отошла от окна и пошла к двойной двери, которая вела в прихожую.
— Марион, — сказал Кингшип, вставая.
Она остановилась и поглядела на него. Из прихожей донесся звук отворяемой двери, приглушенные голоса.
— Пригласи его зайти сюда… выпить со мной по рюмочке.
Прошла минута.
— Хорошо, — сказала Марион. Она на секунду задержалась в дверях. — Прости, что я так с тобой разговаривала.
Она вышла.
Кингшип смотрел ей вслед. Потом повернулся к камину, сделал шаг назад и посмотрел на себя в зеркало, висевшее над каминной полкой. Он увидел упитанного человека в костюме, который стоил триста сорок долларов, стоявшего в комнате, за которую он платил семьсот долларов в месяц.
Затем он выпрямился, изобразил на лице улыбку, пошел к двери и протянул правую руку.
— Добрый вечер, Берт, — сказал он.
В субботу в начале ноября у Марион был день рождения. Утром она торопливо убрала квартиру и в час дня пришла на тихую улочку, отходящую от Парк-авеню, и подошла к небольшому зданию, где серебряная табличка около белой двери доверительно сообщала, что здесь находится не приемная психотерапевта и не контора дизайнера, а ресторан. За белой дверью ее ждал Лео Кингшип, присев на обитый штофом диван в стиле Людовика XV и перелистывая журнал «Гурман», предлагаемый дирекцией ресторана вниманию ожидающих. Он положил журнал, встал, поцеловал Марион в щеку и поздравил ее с днем рождения. Метрдотель с озабоченно трепещущими пальцами и светящимися неоновым светом зубами отвел их к столику, снял табличку «Заказано» и усадил их с экспансивной французской галантностью. На столе в вазе стоял букет роз, а рядом с прибором Марион лежала коробочка, завернутая в белую бумагу и перевязанная золотой лентой с пышным бантом. Кингшип притворился, что не видит ее. Пока он разглядывал карту вин и выслушивал предложения метрдотеля, Марион освободила коробочку от золотых уз. Ее щеки порозовели, глаза засияли. На бархатной подушечке лежал золотой диск, усеянный крошечными жемчужинами. Марион ахнула от восторга, а когда метрдотель удалился, со счастливой улыбкой поблагодарила отца, пожав ему руку, которая словно случайно оказалась рядом с ее рукой.
Сама она, может быть, и не выбрала бы эту брошь — у нее был более строгий вкус, — но она была искренне счастлива, обрадованная если не самим подарком, то тем, что отец захотел доставить ей удовольствие. В прошлом Лео Кингшип отзывался на дни рождения дочерей конвертом с сертификатом на покупку подарка стоимостью в сто долларов, который был обязателен к приему в универмаге на Пятой авеню. Подготовить такой конверт входило в обязанности секретаря.
Расставшись с отцом, Марион зашла в парикмахерскую, а потом вернулась домой. Ближе к вечеру прожужжал сигнал домофона. Она нажала кнопку, которая открывала дверь внизу. Через несколько минут явился посыльный, так тяжело дыша, словно он принес не коробку из цветочного магазина, а тяжелый сундук. Его дыхание сразу успокоилось по получении двадцати пяти центов.
В коробке под зеленой вощеной бумагой лежала белая орхидея. На вложенной в коробочку карточке была краткая подпись — «Берт». Встав перед зеркалом, Марион стала прикидывать, куда лучше приколоть орхидею — к волосам, плечу или на запястье. Потом пошла на кухню, положила цветок обратно в коробку, а коробку сунула в холодильник, предварительно побрызгав водой толстые тропические лепестки.
Он прибыл точно в шесть часов. Дважды нажал на кнопку звонка у дощечки с именем Марион и остался ждать в душной прихожей. Сняв перчатку, он удалил ниточку с отворота своего синего костюма. Скоро на лестнице послышались шаги. Дверь с убогими шторами отворилась, и вошла Марион. Ее глаза сияли, орхидея белела на черном пальто. Они крепко пожали друг другу руки. Он поздравил ее с днем рождения и поцеловал в щеку, чтобы не смазать губную помаду, которая, как он заметил, на этот раз была более броской, чем та, что он видел у нее в их первую встречу.
Они пошли в ресторан на Пятьдесят второй улице. Цены в меню, хотя они были значительно ниже, чем там, где она обедала с отцом, показались Марион непомерно высокими — она смотрела на них глазами Берта. Она предложила ему сделать заказ для них обоих. Они начали с черного лукового супа, потом официант принес бифштексы, которым предшествовал коктейль с шампанским: «За тебя, Марион». Расплачиваясь, Берт положил на поднос официанта восемнадцать долларов и заметил, что Марион слегка нахмурилась.
— Но ведь сегодня твой день рождения, в конце концов, — улыбнулся он.
Из ресторана они поехали на такси в театр, где показывали «Святую Иоанну». Они сидели в центре шестого ряда партера. Во время антракта Марион была непривычно говорлива. С сияющими глазами она обсуждала Шоу, пьесу и знаменитость, которая сидела в пятом ряду. Во время спектакля они с Бертом держались за руки.
После театра, считая, что Берт и так уже достаточно на нее потратился, она пригласила его к себе.
— Я чувствую себя как пилигрим, которого наконец-то допустили в храм, — сказал он, поворачивая ключ и одновременно нажимая на дверную ручку.
— Не ожидай увидеть ничего особенного, — быстро проговорила Марион. — Хотя это и называется квартирой из двух комнат, на самом деле комната одна — да еще малюсенькая кухня.
Он вынул из замка ключ и отдал его Марион. Она шагнула в квартиру и потянулась рукой к выключателю. Комната наполнилась рассеянным светом. Он ступил за ней и закрыл за собой дверь. Марион, повернувшись, наблюдала за его лицом. Он обводил глазами темно-серые стены, гардины с голубыми и белыми полосками, дубовую мебель.
— Квартирка очень маленькая, — сказала Марион.
— Но очень милая, — отозвался он. — Очаровательная.
— Спасибо.
Марион отвернулась, откалывая от пальто орхидею. Ей вдруг стало неловко — как при их первой встрече. Она положила цветок на буфет и стала снимать пальто. Берт помог ей.
— Прелестная мебель, — сказал он ей поверх плеча.