– Где он? – спросила Розмари. Лаура-Луиза вздрогнула и вскочила.
– Боже мой, дорогая, – произнесла она, и лупа повисла у нее на груди на красной плетеной ленточке. – Как ты меня напугала! Ты так неожиданно проснулась!
Розмари закрыла глаза и глубоко задышала.
– Ребенок… где он? – настойчиво повторила она.
– Подожди-ка минуточку, – заспешила Даура Луиза и повернулась, держа палец в журнале. – Я позову Ги и доктора Эйба. Они на кухне.
– Где ребенок? – снова спросила Розмари, но Лаура-Луиза уже ушла, так ничего и не ответив. Она попыталась приподняться, но снова упала на кровать, руки не слушались. Сильная боль пульсировала между ног, словно колола сотня острых ножей. Розмари лежала и вспоминала все по порядку.
Был вечер. Часы на стене показывали пять минут десятого.
Вошли Ги и доктор Сапирштейн. Оба были какие-то решительные и мрачные.
– Где ребенок? – повторила она свой вопрос.
Ги подошел к кровати, наклонился и взял ее за руку.
– Милая, – начал он.
– Где он?
– Милая… – Он хотел еще что-то сказать, но не мог и повернулся к доктору, ища в нем поддержки.
Доктор Сапирштейн внимательно посмотрел на нее. В его усах застрял кусочек кокосовой скорлупы.
– У тебя были осложнения, Розмари, – сказал он. – Но на следующие роды это не повлияет.
– Он… – Она с ужасом уставилась на доктора.
– Умер, – подтвердил тот. И кивнул.
Розмари перевела взгляд на Ги. И Ги тоже кивнул.
– У него было неправильное положение, – пояснил Сапирштейн. – В больнице я, возможно, и смог бы что-нибудь сделать, но у нас совсем не было времени везти тебя туда. А пытаться сделать что-то здесь было бы… просто опасным для твоей жизни.
– У нас с тобой еще будут дети. Как только ты немного поправишься. Я тебе обещаю, – нежно сказал Ги.
– Совершенно верно, – согласился доктор Сапирштейн. – Можно будет попробовать уже через несколько месяцев, и шансы, что повторится что-то подобное, ничтожно малы – один на тысячу. Такое случается очень редко – один раз на десять тысяч рождений. Сам же ребенок был абсолютно здоровый и нормальный.
Ги сжал ее руку и ободряюще улыбнулся.
– Как только ты поправишься… Розмари посмотрела на него, потом на доктора Сапирштейна с кусочком кокосовой скорлупы в усах.
– Вы врете. Я вам не верю. Вы оба врете.
– Милая, – начал Ги.
– Он не умер, – сказала она. – Это вы забрали его. Вы мне все врете. Вы колдуны. Вы врете. Врете! Врете! Врете!!
Ги прижал ее плечи к кровати, а доктор Сапирштейн сделал укол.
Розмари ела суп и маленькие кусочки хлеба с маслом. Ги сидел рядом и тоже ел бутерброд.
– Ты просто сошла с ума, – говорил он. – Ты совсем свихнулась. Это иногда происходит у беременных на последних неделях. Так говорит Эйб. Он даже сказал, как это называется. Какая-то там горячка, вроде истерии. И у тебя она началась в полную силу.
Розмари ничего не ответила и зачерпнула полную ложку супа.
– Послушай, – продолжил он. – Я знаю, почему ты считаешь, что Минни и Роман – колдуны, но как ты приписала к ним Эйба и меня?
Она опять ничего не ответила.
– Хотя, наверное, глупо об этом спрашивать. При горячке такой бред начинается беспричинно. – Он взял еще кусочек хлеба и откусил сначала с одного конца, потом с другого.
– Зачем ты обменялся с Дональдом Бомгартом галстуками? – спросила Розмари.
– Почему я… а это тут при чем?
– Тебе нужна была его личная вещь, чтобы они смогли наслать на него порчу и ослепить. Ги дико уставился на нее.
– Милая, о чем ты говоришь, ради всего святого!
– Ты знаешь.
– Бог ты мой! Я обменялся галстуками, потому что мне больше понравилась расцветка его галстука, а ему нравился мой. А ничего не сказал тебе, потому что это, как мне показалось, слегка отдает голубизной, и я просто постеснялся.
– А где ты достал билеты на «Фантастике»?
– Что?
– Ты сказал, что тебе их дал Доминик, а он ничего не давал.
– О Господи! И поэтому я стал колдуном? Да мне их дала девушка по имени Норма, фамилии не помню, мы с ней познакомились на прослушивании, ну и выпили по паре коктейлей. Ну, а Эйб-то что натворил? Как-нибудь по-особому завязал шнурки на ботинках?
– Он пользуется таннисовым корнем. А это дьявольская вещь. Его медсестра сказала мне, что от него так пахнет.
– Может быть, Минни тоже подарила ему амулет, как и тебе. Ты хочешь сказать, что им пользуются только колдуны? Это даже странно!..
Розмари промолчала.
– Давай, милая, называть вещи своими именами. У тебя была обыкновенная предродовая горячка. А теперь ты отдохнешь как следует, и все пройдет. – Он нагнулся и взял ее за руку. – Я знаю, что с тобой сейчас стряслось самое ужасное в жизни. Но с этого момента все будет хорошо. Фирма «Уорнер» вот-вот предложит мне большую роль, и компания «Юниверсал» тоже мной заинтересовалась. Я быстро пойду в гору, и скоро мы уедем из этого города, поселимся в Беверли-Хиллс. У нас будет бассейн, собственный сад с травами и все такое прочее. И дети тоже, Ро. Честное слово! Ты же слышала, что сказал Эйб. – Он поцеловал ей руку. – Ну, мне пора бежать на работу завоевывать себе популярность.
Он встал и направился к двери.
– Я хочу посмотреть твое плечо.
– Да ты что?
– Да. Дай мне посмотреть. Левое плечо. Гц озабоченно посмотрел на нее и сказал:
– Ну хорошо. Все, что ты пожелаешь. Он расстегнул воротник и снял через голову голубую вязаную рубашку. Под ней была еще белая майка.
– Обычно я люблю это делать под музыку, – улыбнулся он, снял майку, подошел к кровати, нагнулся и показал Розмари левое плечо. Никакого знака там не было. Просто маленький след от прыщика. Потом он продемонстрировал ей правое плечо, грудь и спину.
– А остальное потом, – пошутил Ги.
– Хорошо.
Он добродушно усмехнулся.
– А теперь вопрос: мне можно одеться или идти прямо в таком виде и перепугать насмерть Лауру-Луизу?
Грудь Розмари наполнялась молоком, и надо было ее опорожнять. Доктор Сапирштейн показал ей, как пользоваться резиновым отсосом для молока, напоминавшим стеклянный клаксон. Несколько раз в день к ней приходила Лаура-Луиза, или Хелен Виз, или кто-нибудь еще с небольшой мензуркой. Она сцеживала из каждой груди одну-две унции чуть зеленоватой жидкости, пахнущей таннисовым корнем. Когда прибор и мензурку уносили, Розмари снова ложилась в постель и едва сдерживала слезы, разбитая и одинокая.