Рон придвинул стул к столу и снова сел, положив перед собой руки. В старом доме было очень тихо, и Мэри снова начала думать о своем, пока Рон пытался овладеть собой. Тишину нарушали лишь тиканье старомодных часов да прерывистое дыхание старика. При жизни Эс здесь все было совсем иначе, неудивительно, что нынешняя обстановка так тяготила Рона.
— Так что видишь, Мэри, — продолжил Рон, — если кошка может страдать, значит, может и слабоумный вроде Тима, причем еще сильнее, поскольку Тим не такой уж и безмозглый. Пусть он не потрясет мир своими идеями, но у него есть сердце, Мэри, большое, горячее сердце, полное любви. Если он свяжется с женщиной, он ее полюбит, но сама подумай, разве сможет она полюбить его? Для нее он стал бы просто мужиком для встреч на стороне, вот и все, а Тим сходил бы с ума по ней. Я бы такого не вынес. У Тима красивое лицо и красивое тело, и с двенадцати лет на него западали женщины — да и мужчины тоже! Как по-твоему, что с ним случилось бы, если бы его бросили? Он смотрел бы на меня такими же глазами, какими смотрела бедная чертова кошка, словно ожидая, что я верну ему подругу, и не понимал бы, почему я даже не пытаюсь ничего предпринять.
Повисло молчание. Где-то в глубине дома хлопнула дверь. Рон поднял взгляд, словно только сейчас вспомнив, что Тим с ними в доме.
— Извини, Мэри, я сейчас.
Она сидела, прислушиваясь к громкому размеренному тиканью часов, пока старик не вернулся, улыбаясь своим мыслям.
— Типичный австралиец этот парень. Никак не могу заставить его надевать больше одежды, чем необходимо, и, будь у него такая возможность, он вообще ходил бы в чем мать родила. У него дурная привычка разгуливать по дому нагишом после душа, вот я и решил пойти убедиться, что он не явится на кухню за чем-нибудь. — Рон внимательно посмотрел на нее. — Надеюсь, в твоем доме он ведет себя прилично? Никаких жалоб?
— Он ведет себя превосходно, — смущенно ответила Мэри.
Рон снова сел.
— Знаешь, нам здорово повезло, что мы из рабочего класса, Мэри. Нам было бы труднее оберегать Тима, принадлежи мы к кругу людей вроде Мика. Этих чванливых снобов труднее раскусить, они хитрее, особенно мужчины. И вместо того чтобы пить пиво с нормальными парнями в «Сисайде», Тим торчал бы в каком-нибудь шикарном баре в обществе праздных дамочек да жеманных пришепетывающих гомиков. В нашем мире все устроено проще и лучше, слава богу. Черное — это черное, белое — это белое, и оттенков серого между ними не шибко много. Надеюсь, ты понимаешь, Мэри, почему мы так оберегали Тима.
— Понимаю, правда, понимаю. Но беда в том, что в Тиме все-таки пробудился интерес к этой стороне жизни благодаря телевизору. Он видел любовные сцены в фильмах и решил, что это хороший способ показать мне, как сильно я ему нравлюсь.
— О боже! — Рон упал на стул. — Я думал, мы нагнали на него такого страху, что отбили всякую охоту даже пробовать.
— Вероятно, вы преуспели в своих стараниях нагнать на него страху, но видишь ли, он не ассоциировал свои действия с тем, против чего вы его столь настойчиво предостерегали. У него в мыслях не было ничего сексуального. Он просто хотел показать мне, как сильно я ему нравлюсь. Но к несчастью, по ходу дела он понял также, что и сам процесс тоже очень ему нравится.
Рон пришел в ужас.
— Ты хочешь сказать, он изнасиловал тебя? Быть такого не может!
— Нет, конечно! Он поцеловал меня, вот и все. Но ему понравилось, и с тех пор он лишился покоя. Мне удалось убедить Тима, что нам с ним целоваться нельзя, но в нем пробудилась чувственность, Рон, в нем пробудилась чувственность! Это произошло один-единственный раз, я бы ни при каких обстоятельствах не допустила, чтобы такое повторилось, но как ты или я можем стереть случившееся у него из памяти? Сделанного не поправишь! Пока в предположениях Дони, Эмили Паркер или любого другого человека не было ни грана правды, это не имело никакого значения, но с тех пор, как Тим поцеловал меня, я чуть не сошла с ума, ломая голову над вопросом, что же мне с ним делать, случись что с тобой.
Рон уже несколько успокоился.
— Да, понимаю.
— В общем, я не знала, к кому обратиться, с кем обсудить проблему. Вот почему сегодня вечером я взяла Тима с собой к Джону Мартинсону. Я хотела, чтобы он познакомился с Тимом, а потом откровенно высказал свое мнение о сложившейся ситуации.
— Почему ты не поговорила со мной, Мэри? — обиженно осведомился Рон.
— Ну как я могла поговорить с тобой, Рон? Ты отец Тима, ты слишком заинтересованное лицо, чтобы судить беспристрастно. Если бы я сначала поговорила с тобой, в настоящий момент я не могла бы предложить твоему вниманию ничего, кроме фактов; я бы не знала, в каком направлении двигаться и как решать проблему. Если бы я сначала поговорила с тобой, вероятно, мы оба пришли бы к выводу, что нам ничего не остается, как разлучить Тима со мной. Я поехала к Джону Мартинсону, поскольку у него огромный опыт работы с умственно отсталыми и он принимает в них искреннее участие. Я решила, что из всех известных мне людей он единственный подумает в первую очередь об интересах Тима, а мне нужен был именно такой человек: способный думать исключительно об интересах Тима.
— Ладно, Мэри, я тебя понял. И что он сказал?
— Он предложил мне одно решение и привел в пользу него доводы, убедившие меня, что разумнее всего поступить именно так. Я сказала, что ты, скорее всего, согласишься с подобным решением, но признаюсь, сейчас я не чувствую такой уверенности, как во время разговора с Джоном Мартинсоном. Что бы ты ни сказал и ни подумал на сей счет, поверь мне, все это я сама уже сказала и подумала, а потому никакие твои слова не удивят и не обидят меня. — Она протянула свою чашку за добавкой чая, лишь бы чем-нибудь занять руки. — Мне сорок пять лет, Рон, по возрасту я гожусь Тиму в матери, и я невзрачная, неинтересная женщина, физически непривлекательная для мужчин. Я решительно не понимаю, что находит во мне Тим, но он что-то находит тем не менее. Джон Мартинсон сказал, что мне следует выйти за Тима замуж.
— Так и сказал? — Лицо Рона оставалось на удивление бесстрастным.
— Да.
— Почему?
— Главным образом потому, что Тим меня любит, и еще потому, что он мужчина, а не ребенок. Когда Джон Мартинсон дал мне такой совет, я была ошарашена и, поверь мне, пыталась возражать. Сочетать браком молодого, красивого Тима со мной все равно что скрестить породистого пса с паршивой дворняжкой, я так ему и сказала. Прости, что я говорю такое, но в ответ он заявил, что на дело можно посмотреть и с другой стороны: мол, союз моего ума с глупостью Тима ничем не лучше. Он выразился иначе, он сказал: «Если вы не пара Тиму, то и Тим вам не пара». Он имел в виду, что мы с Тимом оба незавидный товар на матримониальном рынке — ну так чего тут такого ужасного? Я продолжала возражать, ссылаясь в основном на большую разницу в возрасте, но отмел и этот мой довод. Тиму нравлюсь я, а не молоденькая соседка и не дочь одного из товарищей по работе. В правоте Джона Мартинсона меня убедило одно соображение, которое никогда прежде не приходило мне в голову — и тебе тоже, я уверена. Мы оба не видим этого, поскольку Тим слишком близок нам. — Она потрясла головой. — Тим взрослый мужчина, Рон. В этом отношении он совершенно нормален. Джон высказался на сей счет с беспощадной прямотой, он схватил меня за плечи и тряханул так, что у меня зубы лязгнули, поскольку он страшно разозлился на меня за мою неспособность понять Тима и проникнуться к нему состраданием. Да как я могу, спросил он, отказывать Тиму в праве быть мужчиной в единственном отношении, в каком он может быть нормальным мужчиной? Зачем лишать Тима того, что он в состоянии получить от жизни? До той минуты я не смотрела на дело с такой точки зрения, меня беспокоило другое: что подумают окружающие, как они станут смеяться, глумиться и издеваться над ним, поскольку он женился на богатой старой деве, годящейся ему в матери. Но я совершенно упустила из внимания тот факт, что он действительно имеет право получить от жизни все, что может.