Нинель подошла и взяла Таню под руку.
— Я могу дойти сама, — попробовала улыбнуться Таня. Она прекрасно выглядела в своем элегантном светлом костюме, с прической, в дорогих туфлях.
— Спасибо, больных у нас провожают. Так принято, — настойчиво сказал Преображенов.
Тане хотелось громко возразить, что она не «больная», но она сдержалась.
— Спасибо всем за внимание, — отчеканила она и вышла вместе с Нинель.
Старый Лев удостоверился, что дверь за Таней закрылась плотно. Альфия, бледная от напряжения, сидела в первом ряду, вцепившись обеими руками в папку с докладом.
— Приступим к обсуждению.
Некоторое время царило молчание.
— Кто хочет высказаться первым? — спросил главный врач.
Все ждали звука охотничьего горна.
С другой стороны двери к Тане подошел ожидавший ее Виталий.
— Пойдем?
— Я хочу подслушать, — сказала она.
— Этого нельзя, — заметила Нинель.
— Но я должна услышать то, что будут обо мне говорить! Мне совсем не понравились ни лица врачей, ни их вопросы, ни тон, которым мне их задавали.
— Пойдемте. — Нинель потянула Татьяну за руку.
— Но я же уже не больная! Меня должны были выписать еще вчера!
Давыдов подошел к жене и поцеловал ее.
— И все-таки тебе лучше уйти. Я сам послушаю. Все потом тебе передам.
— Обманешь, наверное. — Таня взяла себя в руки, попробовала улыбнуться.
— Конечно же, обману, — пошутил он. — Ну, иди.
Когда они с Нинель уже шагали по тропинке меж сосен, Сова, как бы между прочим, сказала:
— Не дело это — знать мужьям, что врачи говорят об их женах.
Таня сначала призадумалась, а потом почти весело махнула рукой.
— Куда он денется-то, Ниночка, из подводной лодки? — Она подняла лицо к небу и посмотрела вверх сквозь шумные сосновые ветви. — Он ведь, между нами, девочками, говоря, без меня в работе — круглый ноль.
— Как я понял, вы собираетесь выписать больную, которая кидалась на людей с острыми предметами, всего через полтора месяца лечения? — повел атаку на Альфию Дыня.
«Я так и знала: первым „ату!“ скажет именно он», — подумала Левашова и встала.
— Главное — не срок, а результат лечения. Мне кажется, все убедились в том, что моя больная в настоящее время совершенно адекватна…
Что тут началось! «В погоне за сенсацией», «впору приглашать журналистов», «стремление выглядеть оригинальной» — все это мало походило на объективное обсуждение. Молодые врачи, ради которых, собственно, все это и затевалось, сидели молча.
«Я и не думала, что у меня, оказывается, столько недоброжелателей! — Пожалуй, это стало для Альфии самым неприятным открытием. — Неужели ни у кого не хватит ума меня поддержать? Неужели власть даже не главного врача, а всего лишь его заместителя застилает людям глаза?»
— …И, конечно, выписку я, уже не как ведущий конференции, а как заместитель главного врача по лечебной работе, считаю преждевременной! — подытожил обсуждение Дыня.
Это был настоящий удар. Что же она теперь скажет Тане и Давыдову? Альфия сидела словно оплеванная. Все, кто выступал после, безоговорочно поддерживали начальника. Бурыкин, как и обещал, не пришел.
В заключение взял слово Старый Лев.
— А я, пожалуй, склоняюсь к мнению доктора Левашовой. Но от себя добавлю, что эту больную все-таки нельзя выпускать из вида. Надо за ней наблюдать. Лучше все-таки в стационаре, но можно и амбулаторно, если Альфия Ахадовна возьмет на себя ответственность. Но только последующее весьма пристальное наблюдение может расставить все точки над «i» в этом очень интересном и очень непростом случае.
Старый Лев объявил о закрытии конференции, доктора потянулись к выходу. Некоторые теперь сочли необходимым подойти к Альфие.
— Да, наблюдать необходимо! — Они стали громко и на все лады повторять последние слова главного врача. Альфия молчала. Она сидела на своем месте и ждала, когда все выйдут. Находиться среди этих людей казалось ей невыносимым.
Вот, наконец, зал опустел. Уборщица заглянула внутрь и поставила возле двери ведро с водой и швабру.
«Надо идти», — подумала Альфия, но не двинулась с места.
Вошел Давыдов, сел рядом.
— Что же это значит? — спросил он. — Ты оставишь Таню в больнице?
Альфия достала из папки историю болезни, а из нее — несколько листков.
— Твоя жена здорова. Вот выписной эпикриз. Все подписи и печати на месте, как полагается. Завтра вы можете ехать. — Она медленно встала. — Пусти, я пройду.
Он притянул ее к себе, измученную, заледеневшую, и исцеловал все ее лицо.
— Да хранит тебя Бог, Альфия!
Она отстранилась от Виталия и ушла. И на лице ее не было написано ничего, кроме смертельной усталости.
— Зачем, зачем ты взял у них эти проклятые продукты?!
Настя от возбуждения не могла спокойно стоять. Глаза ее сузились от гнева, кулаки то сжимались, то разжимались, она не стояла на месте и всем своим видом напомнила Диме боксера на ринге.
— Я обещал твоей маме тебя кормить.
— А больше ты ничего не обещал моей маме? Мать выгнала меня на улицу, отобрала квартиру, била и унижала меня всю мою жизнь, а ты теперь что-то обещаешь моей мамочке?
— Настя, ты что? У меня создалось немного другое впечатление о твоих родителях…
— Вот именно! Впечатление! Предатель!
Настя кинулась в комнату и начала лихорадочно собираться.
— Постой, ты куда на ночь глядя?
— Какая тебе разница?
Он бросил пакеты прямо посреди комнаты.
— Как это: какая мне разница? У нас ведь теперь семья?
Настя лихорадочно застегивала куртку. Схватила сумку.
— Где мой телефон?
— Возьми.
Она схватила телефон и попыталась пройти.
— Пусти меня!
— Настя, не глупи!
— Пусти!
— Не пущу!
— Я все равно убегу!
Он изловчился, поднял и понес ее на постель.
— Глупенькая моя! Несчастная моя! Милая моя! Никуда ты не убежишь. Дай я тебя раздену и уложу поспать. Завтра мы все обсудим, а теперь — бай-бай!
Он стал баюкать ее, как ребенка. Некоторое время Настя еще сопротивлялась, потом уснула. Дима встал, отнес в холодильник пакеты и стал убирать ее вещи. Из кармана куртки что-то выпало. Он поднял — все тот же телефон.