Меня провели к какому-то погребу, где я мог лицезреть обоих полковников. Вид у них был неважный: бедняг раздели до белья, зато украсили обильными кровоподтеками. Впрочем, их высокоблагородия были живы, что несколько успокаивало. Меня они встретили как ангела-избавителя, но я мог лишь посоветовать им набраться терпения и ждать.
Зеньковский явно получил приказ торопиться, поскольку прервал наш разговор и повел меня за околицу, поясняя, что вместе со мной в Мелитополь вернется старший Матюшенко, который и договорится обо всех деталях обмена. Мелитополь неблизко, а посему придется ехать верхами.
Последнее меня не особо устраивало, но возражать я не стал. За околицей нас уже ждал Мыкола Матюшенко в компании пяти «хлопцев». Все они были при конях, а еще один, буланый красавец, похоже, поджидал меня.
Я честно предупредил, что последний раз ездил верхом три года назад. К тому же, согласно Уставу Петра Великого, пехотному офицеру не положено ездить верхом в присутствии кавалеристов, дабы не позориться. Недаром в армии пехотных верхом на лошади называют «собаками на заборе».
«Хлопцы» посмеялись, но уверили меня, что Лютик – так звали буланого – конь хороший, только не надо сильно рвать удила. Ну, это я, положим, знал и сам.
Обратный путь я помню плохо. Мы ехали весь вечер и почти всю ночь, время от времени останавливаясь на короткий отдых. Ехать верхом с непривычки было трудно, но постепенно я приспособился, тем более, Лютик вел себя очень толерантно. На одном из привалов Мыкола посоветовал угостить коня сахаром – для пущей взаимной симпатии. Лютик слопал сахар прямо с ладони и, как мне показалось, подмигнул. Запахло цыганской мистикой в духе прапорщика Немно.
Под утро, проехав Веселое, «хлопцы» распрощались и повернули обратно, мы же с Матюшенко двинулись дальше и прибыли Мелитополь еще до полудня, где тут же были задержаны патрулем. Пропуск с подписью Барона избавил нас от ареста, и вскоре мы входили в кабинет Выграну.
Полковник выслушал мой короткий рассказ, внимательно посмотрел на меня и велел идти в соседнюю комнату отсыпаться. Так и сделал, и все остальные детали Выграну уточнял уже с Матюшенко.
Обмен состоялся следующей же ночью и вновь напомнил мне главу из приключенческого романа о разбойниках. Выехали мы затемно, долго блуждали по проселкам и, наконец, оказались у какого-то перекрестка. Там стояло несколько тачанок, а вдали темнели силуэты трех десятков всадников. Мы с Выграну вышли вперед, уточнили с бывшим там Зеньковским последние детали, а затем отпустили наших пленников. Люди Упыря, в свою очередь, вернули полковников, по-прежнему в одном белье, на которое им накинули старые шинели. Я попрощался с Матюшенко и хотел вернуть ему Лютика, но Мыкола заявил, что «батько» дарит мне коня на память. Моих возражений он слушать не стал и тут же уехал. Делать было нечего, и Лютика я решил оставить себе, тем более, как я понимал, воевать теперь придется в степи, где конь не помешает.
Уже в Мелитополе я обнаружил привязанную к седлу сумку, в которой лежала заботливо замотанная в тряпки бутыль самогона. Трудно сказать, проездила она со мной все это время, или гвардейцы Упыря подсунули ее напоследок. Самогон оказался все тот же, картофельный.
На полковников было тяжело смотреть. Перенесли они немало, и нервы под конец уже не выдерживали. Один из них все порывался записать мою фамилию, но бумаги ни у кого не оказалось, и он обещал обязательно ее запомнить. Не исключено, что именно ему я обязан трехцветной ленточкой и новыми погонами. Впрочем, тут Барон мог и сам распорядиться.
Их высокоблагородий мы отправили в госпиталь, чтоб они немного пришли в себя, а потом вдвоем с Выграну распили самогон и всю ночь болтали о какой-то довоенной ерунде. Ни об Упыре, ни вообще об этой проклятой войне, помнится, не сказали ни слова.
Наутро Выграну предложил мне от имени Барона месячный отпуск. Это было более чем соблазнительно, но я знал, что не смогу отдыхать, когда отряд на фронте. Я отказался, и тогда Выграну, уже от своего имени, предложил перейти под его начальство. Служить с Выграну, действительно, интересно, но хотелось довоевать с сорокинцами. Я поблагодарил и распрощался с полковником.
Больше мы не виделись – через месяц Выграну погиб в бою с «зелеными» недалеко от Феодосии.
Отряд уже должен был находиться в Дмитриевке, недалеко от Каховки, и я решил ехать туда не железной дорогой, а напрямую, через Калгу и Торгаевку, пристроившись к какому-нибудь обозу. Прежде всего из-за Лютика – везти его железной дорогой хлопотно.
Мне повезло. Удалось пристроиться к небольшой колонне 13-й дивизии, где сразу встретились знакомые офицеры. От них я узнал, что дивизия выдвигается двумя колоннами – на Большую Лепетиху и на Британы. Я решил ехать вместе с ними до Торгаевки, а там свернуть к югу.
Лютик сразу вызвал общий интерес, и мне впервые предложили его продать. Впоследствии мне предлагали это неоднократно, но каждый раз я отказывался, мотивируя тем, что Лютик – военный трофей, отбитый в кровавом бою лично у Упыря. Мои собеседники тут же начинали посматривать на меня с опаской, а Лютик – с иронией. Конь был, действительно, отличный, и мы с прапорщиком Немно долго гадали, из какой экономии Упырь его увел.
Поручик Усвятский заявляет, что не верит моему рассказу. Лютика я, по его мнению, выиграл у полковника Выграну в «шмен-де-фер», а все остальное выдумал. Иначе, заявляет поручик, ему непонятно, почему год назад я ничего не рассказал в отряде. Не рассказывал, верно. И вовсе не из скромности. Просто, тогда бы пришлось поведать об Упыре, а этого мне делать не хотелось. Все было бы проще, окажись Упырь обыкновенным головорезом, как его рисовали наш ОСВАГ и большевистская РОСТА. Увы, это оказалось не так. Я понял, что Упырь – это очень серьезно. И очень страшно. Но даже он ничего не мог поделать с большевиками.
А это было страшнее всего.
14 июня.
Сегодня я был вновь приглашен на заседание военно-исторического кружка (или военно-исторической комиссии – уж не знаю, что это) проходившее под председательством генерала Туркула. Часть времени, к моему удивлению, оказалась посвященной моему скромному труду. Попросив у меня разрешение, генерал Туркул рассказал о моих записках. Признаться, он употреблял, говоря о них, излишне хвалебный тон, проводя параллели чуть ли не с Денисом Давыдовым. Я был уже готов попросить его не вводить в заблуждение почтенную публику, но Антон Васильевич, плеснув меду, перешел к критической части. Ему кажется, что многое требуется исправить и дополнить.
Туркула не устраивает, что я не касаюсь, или почти не касаюсь того, что было со мной до войны. Ему кажется, что это требуется для полноты рассказа (как он выразился, для «достоверности образа главного героя»). Его абсолютно не устраивает мое ерническое отношение к Ледяному походу, величайшему из великих, который, по его мнению, также должен найти отражение в моих записках. И, наконец, он, Туркул, не может согласиться с некоторыми характеристиками. Это касается, прежде всего, генерала Андгуладзе, Фельдфебеля и самого Барона.