Впрочем, вскоре я убедился, что кое-что изменилось. Во дворе нашей хаты стояло несколько лошадей, и прапорщик объяснил, что штабс-капитан Докутович приказал всем офицерам быть готовыми наступать по-конному и даже посадил на коней один из взводов первой роты. Что ж, нас ждала степная война, и это было неглупо. Прапорщик Немно оказался главным инструктором отряда по верховой езде, хотя, как он мне признался, сам ездит неважно и полагается скорее на интуицию. Я хотел было спросить его, как поживают прапорщик Геренис и Ольга, но тут из хаты появился Геренис собственной персоной и принялся задавать мне вопросы. Я ограничился тем, что весьма туманно объяснил свой вызов в штаб якобы для консультаций и представил Геренису Лютика. Прапорщик похвастался, что у него теперь тоже есть свой конь по имени Злыдень, и поинтересовался, есть ли у меня шашка. Я хотел спросить о нашей сестре милосердия, но почувствовал, что не стоит. Иначе прапорщик не томился бы таким чудным вечером в одиночестве.
Ольгу я увидел позже, когда уже совсем стемнело, и мы с прапорщиком Немно вышли прогуляться по селу. Сестра милосердия шла в компании двух незнакомых офицеров из батальона Штиглица, и о чем-то весьма оживленно с ними беседовала. При виде Ольги лицо Немно поскучнело, и я мысленно посочувствовал обоим нашим прапорщикам.
Наутро вернулся штабс-капитан Докутович и ввел меня в курс дела. Крупных боев покуда не было, и корпус Якова Александровича готовился к форсированию Днепра. У нас по-прежнему был некомплект – не более трех с половиной тысяч штыков и около пятисот сабель. Правда, нам в помощь придали Туземную бригаду, но эти орлы – хуже чеченцев, так что на них рассчитывать не приходилось. В общем, здесь было сравнительно тихо, зато за Днепром творилось что-то непонятное. Ходили слухи, что там восстали пейзане и наш корпус собирается прийти им на помощь. О дальнейших планах командования нас не информировали, но можно было предположить, что готовится наступление в направлении Николаева и Херсона.
Признаться, и сейчас, по прошествии почти целого года, мне не очень понятен смысл нашей заднепровской операции. Интересно, что неясен он и Якову Александровичу. Красные, ежели верить их пропаганде, были уверены, что наше наступление имеет целью помощь полякам. По-моему, это исключается. Тогда поляки уже откатывались к Варшаве, и наш десант за Днепр выручить их не мог. Резерв Якову Александровичу не дали, и наш корпус должен был опять наступать против вдесятеро превосходящих сил красных. Вдобавок, Барон запретил нам прорываться к повстанцам, что лишало нас единственной поддержки.
В общем, создается впечатление, что Крымский корпус опять должен был отвлекать на себя красные резервы. А может, и того хуже – наступать за Днепр предписали французы, с которыми Барону конфликтовать не хотелось.
Теперь уже очевидно, что наше наступление обречено с самого начала. К счастью, тогда мы этого не знали. Как не знали и того, что наша армия ничего не сможет сделать с железным мальчиком Уборевичем, и наступление Барона захлебнется в Южном Донбассе, приблизительно там, где за год до этих событий мы сидели у ночного костра с поручиком Голубом и Танечкой Морозко. И мы покатимся назад.
На этот раз – навсегда.
Два дня я занимался делами роты, подтягивая изрядно распустившийся за это время личный состав. Мы со штабс-капитаном Докутовичем послали в штаб корпуса представление на пятерых наших юнкеров с тем, чтоб досрочно произвести их в офицеры. Ребята этого заслуживали, да и офицеров нам явно не хватало. Не знаю, кому в штабе попала эта бумага. Во всяком случае, Яков Александрович говорит, что в глаза ее не видел. Все пятеро так и остались юнкерами. Им, как и всем остальным юнкерам-сорокинцам, так и не пришлось надеть офицерские шинели.
Хватало и других дел. Как-то, по-моему, чуть ли не на следующий день после моего возвращения в отряд, я сидел на завалинке и в полном одиночестве докуривал пачку «Мемфиса». Папиросы, кстати, у нас кончились, и пришлось, как и весной 18го, перейти на махорку. Вновь папиросы мы увидели только в Истанбуле. Я курил, любовался тонким серпом молодой луны и размышлял, куда могли подеваться господа офицеры. Поручик Усвятский, судя по всему, по уши завяз в преферансной баталии, а вот местонахождение прапорщиков оставалось загадкой. Внезапно кто-то присел рядом, и я не без удивления узнал нашу сестру милосердия. На этот раз Ольга была одна и, похоже, не в настроении.
Ольга заговорила о чем-то постороннем, чуть ли не о перевязочном материале, которого, как всегда, не хватало, и вдруг, прервавшись на полуслове, попросила меня об одной услуге. Она надеялась, что я смогу ей помочь. Помочь помириться с прапорщиком Геренисом.
Ольга долго объясняла, как все сие могло случиться, и что она не так уж и виновата, а затем стала настаивать на моем вмешательстве. Она считала, что я должен повлиять как старший по возрасту. Ну и как отец-командир, само собой.
Меня подмывало посоветовать ей обратиться по этому делу к штабс-капитану Докутовичу, но обижать Ольгу не хотелось. Я сказал лишь, что в этих делах я плохой советчик. Моя собственная личная жизнь так и не сложилась, и я не считаю себя вправе вмешиваться в чужую. Как бы хуже не вышло.
Ольга живо заинтересовалась подробностями моей не сложившейся личной жизни, но я ее разочаровал, предложив поговорить о чем-нибудь более приятном. Ну, хотя бы об этой луне.
Мы не торопясь прогуливались взад-вперед по абсолютно пустой сонной улице и вели заумный разговор, когда нас настиг прапорщик Геренис, возвращавшийся в полном одиночестве откуда-то со стороны степи. Увидев нас, он отшатнулся в сторону и попытался проскользнуть в хату, но я изловил его, мы присели на той же завалинке и повели общую беседу. Точнее, попытались – говорили Ольга и я, а Геренис поначалу только односложно отвечал.
Оказывается, бедняга прапорщик тратил свободное время на то, чтобы практиковаться в топографии. Как и в Албате, он занялся съемкой плана местности, хотя, по-моему, снимать там было нечего – степь лежала ровная, как блин. Я укоризненно поглядел на Ольгу, и та, сообразив, до чего довела молодого человека, изрядно смутилась.
В конце концов, мы проводили Ольгу до ее хаты и решили ложиться спать, не дожидаясь пропавшего без вести прапорщика Немно. Оставалось надеяться, что его тайна не была связана с похищением очередного коня из царской конюшни.
Все выяснилось через два дня. Тайну звали Галина, она жила рядом и была весьма недурна собой. Особенно для тех, кто падок на малороссийских пейзанок.
В общем, мы вели почти что идиллическую жизнь. Так продолжалось до 13 июля. В этот день штабс-капитан Докутович вернулся из Чаплинки и сразу вызвал меня к себе. В хате было пусто, но он лишний раз проверил, не прячется ли под лавкой дюжина красных шпионов, и лишь затем сообщил новости.
Нашему безделью пришел конец. Выступать предстояло завтра, а посему рота должна быть готова, кони подкованы, а броневики заправлены бензином.
Я тут же признал свою полную некомпетентность по части ковки лошадей, сообщил, что броневики заправлены, но бензина имеется только по полбака, после чего поинтересовался планами командования. Надо же, в самом деле, знать, к чему готовиться!