Ноутоны сочли, что сад в поместье Олд-Роун слишком велик, и я поехала на работу, раздосадованная пустой тратой времени.

Когда я вошла, Джордж объявил:

— У Дианы умер отец. Она звонила. Он скончался ночью, во сне — тихо и спокойно.

— А как она?

— Спокойна как удав, — с негодованием сказал Джордж. — Можно подумать, она звонила, чтобы сказать, что у нее не заводится машина.

— Это она делает вид. Думаю, она опустошена.

— Вы чрезвычайно благородны, мисс Миллисент Камерон. В любом случае, похороны в пятницу днем. — Он потупил взор. — Думаю, мне следует присутствовать — выразить соболезнования от лица фирмы, так сказать.

— Вы не будете возражать, если я пойду с вами?

— Возражать? Конечно, нет. Нечасто приходится слышать столь заманчивые предложения.

Позже я позвонила матери, чтобы сообщить об этом, — она всегда испытывала какой-то нездоровый интерес к новостям о смерти.

— А сколько ему было лет? — спросила она.

— За восемьдесят, — ответила я. — Когда Диана родилась, ее родители были уже людьми среднего возраста. — Я решила сменить тему. — Я сегодня обедала с Труди.

— Это хорошо, милая, — сказала мама. — Мне нравится, когда вы встречаетесь.

— Может быть, как-нибудь пообедаем втроем — ты, я и Труди. Тебе понравится этот ресторан, мама.

— Ох, даже не знаю, милая, — обеспокоенно сказала она. — Боюсь, не успею вовремя вернуться, чтобы приготовить ужин отцу.

Я ее заверила, что у нее будет море времени и что отцу не нужно ничего знать.

— Ну, я подумаю, — пообещала она.

— Ты должна не просто подумать, но и сделать, мама, — сказала я. — Я буду тебя изводить, пока ты не согласишься.

Она немного помолчала.

— У тебя счастливый голос, Миллисент. Произошло что-то хорошее? Джеймс сделал тебе предложение?

— С Джеймсом покончено, мама. Быть может, я счастлива оттого, что пообедала с сестрой.

— Какой бы ни была причина, я все равно рада, родная. Ты в последнее время была какой-то суровой. Еще недавно ты бы и не подумала пригласить маму на обед. Ну а теперь расскажи-ка мне, что там у тебя с Джеймсом, с которым покончено?

Кроме меня и Джорджа, на похоронах присутствовало всего пять человек: Диана, натянутая и бесстрастная, две соседки и два старика — друзья покойного.

Был холодный, промозглый ноябрьский день, и наполненный ледяной пылью ветер продувал кладбище насквозь, стремительно накатываясь на могилы и срывая с деревьев последние листья.

— Я думал, людей больше не хоронят, — пробормотал Джордж, стуча зубами от холода. — Я думал, их засовывают в печи. По крайней мере, оплакивающим было бы потеплее.

Я смотрела, как гроб опустили в могилу, затем викарий произнес прощальные слова. Подошла Диана и поблагодарила нас за то, что пришли. Когда мы пошли к машинам, я взяла ее за руку, а Джордж тащился сзади.

— Сожалею о твоем отце. По крайней мере, ему не пришлось страдать от боли.

— Нет. И еще все твердят, он прожил долгую жизнь. — Диана отняла руку. — Просто надо пройти через это, и все. Теперь я смогу жить, как мне самой хочется.

— Если тебе нужно будет поговорить с кем-то, — сказала я мягко, — звони мне, не раздумывая. Если меня не будет дома, я на площади Уильяма, номер один. Там нет телефона, поэтому просто приезжай.

— Спасибо, Милли, но со мной все в порядке. Не понимаю людей, которые места себя не находят, когда кто-то умирает.

2

Раздался звон церковных колоколов — близкий и далекий, высокий и переливающийся, низкий и звучный. Я открыла глаза: холодное солнце слабо пробивалось сквозь белые шторы, а надо мной склонился Том О'Мара. Его каштановые волосы были распущены, обрамляя длинное лицо. Если бы не его серьги и татуировки, он бы походил на одного из святых на картинах, которые я сняла со стен.

— Я тут думал, — сказал он, — что это — то, что между нами?

— Не понимаю, о чем ты.

— Я имею в виду, ты такая спесивая стерва, вся из себя важная и высокомерная, еще этот твой говор действует мне на нервы.

У меня дрогнули губы, когда я взглянула на его торс.

— Я всегда стараюсь обходить стороной таких, как ты, и меня раздражает твоя манера разговаривать.

Он стянул с меня одеяло по пояс и прижался головой к моей груди.

— Так что же все-таки между нами? — спросил он снова. Его губы припали к моей левой груди, и, когда его язык коснулся соска, я застонала от наслаждения.

— Понятия не имею, — призналась я, задыхаясь. Глубокое чувство близости пугало меня, потому что я не могла представить себе, что это может закончиться. Колокола продолжали звонить, пока мы занимались любовью, и только когда все закончилось, я спросила:

— А ты почему все еще здесь?

Обычно он уходил до рассвета, а на будильнике Фло было уже почти полдесятого.

— Моя жена повезла девочек к своей матери. Я подумал, проведем день вместе или, по крайней мере, часть дня. Я должен быть в клубе к пяти.

Мысль о том, чтобы провести день в постели с Томом О'Мара, привела меня в восторг, но у него были другие планы.

— Давай, поднимайся, что-нибудь перекусим и поедем.

— Куда поедем? — Я села в кровати и сдунула волосы с глаз. Том уже одевался.

— В Саутпорт.

— Зачем в Саутпорт?

— Потом скажу, давай сначала погрызем чего-нибудь. — Он натянул синий свитер, подошел к зеркалу, расчесался и резинкой собрал волосы в хвост. Я смотрела на него, очарованная: такой женственный жест, сделанный таким мужчиной. — У меня брюхо сводит, — сказал он. — Умираю от голода.

— А нет ничего «грызть», как ты выражаешься. Только несколько пачек старых бисквитов.

Он застонал.

— Тогда я выпью чаю, а поесть купим по дороге. Пабы к тому времени уже откроются.

Белые облачка гнались друг за другом по бледно-голубому небу. Солнце было ярким, как лимон. Воздух был сухой, морозный, очень холодный. Я сунула руки в карманы пальто, довольная, что на мне сапоги — после вчерашних похорон я заезжала домой за теплыми вещами.

Серебристо-голубой «мерседес» Тома стоял за углом. На заднем сиденье лежала его замшевая куртка. Я заметила, что довольно рискованно оставлять на виду такую дорогую куртку.

— Ведь могут и украсть.

— Она им обойдется дороже собственной жизни. — Он скривил губы. — Все знают, чья это машина. Никто не посмеет к ней прикоснуться.

— Ты говоришь прямо как какой-то крестный отец! — Я хотела, чтобы это прозвучало как оскорбление, но лицо Тома осталось невозмутимым, когда он произнес в ответ: