О, этот подонок пользуется огромной популярностью. Еще бы, такой великий патриот Америки.
Неужели ты действительно потратил сто семьдесят пять долларов на пару ботинок ручной работы? — удивилась я, наткнувшись на один из счетов.
Дурак быстро расстается с деньгами.
Кто это сказал?.. Дай-ка угадаю: Бад Эббот или, может, Лу Костелло? Ну уж никак не Оскар Уайльд.
Не думаю, хотя в последнее время этот джентльмен стал мне духовно близок. Тем более что я вполне смогу написать свою «Балладу Редингской тюрьмы» после того, как суд отправит меня за решетку.
Умоляю, давай не будем торопить события. Тебя еще не вызывали повесткой.
Ошибаешься. — Он поднял документ с обшарпанного карточного столика, который временно служил ему рабочим местом писателя. — Хорошие новости всегда приходят разом. Эту принесли сегодня утром. Федералы не поленились прислать официального представителя, который и вручил мне ее лично в руки. Теперь я даже знаю точную дату своей явки для дачи показаний: двадцать первое июля. Кажется, в июле в Вашингтоне повышенная влажность? То же самое творится, наверное, и в пенитенциарных заведениях.
Ты не сядешь в тюрьму, Эрик.
Еще как сяду! Потому что Комиссия обязательно потребует назвать имена. Разумеется, под присягой. А когда я откажусь предоставлять им эту информацию, меня, скорее всего, отправят за решетку. Вот как это происходит.
Надо позвонить Джоэлу Эбертсу. Тебе нужен совет адвоката.
Нет, ничего не нужно. Потому что все предельно ясно: сотрудничаешь — гуляй на свободе; отказываешься сотрудничать — становись гостем одной из лучших тюрем правительства Соединенных Штатов.
Ладно, Эрик, начнем с главного. Давай мне все счета.
Ни в коем случае.
У меня есть наличные в банке. И мне это совсем не в тягость…
Я не позволю тебе расплачиваться за мою глупость.
Но это всего лишь деньги, Эрик.
Я был транжирой.
Еще это называется щедростью. Так что позволь мне тоже побыть щедрой. На сколько там тянет твой долг? Тысяч на пять?
Мне так стыдно.
Тебе будет еще более стыдно, когда тебя привлекут к суду за неуплату счетов. А так ты будешь чист хотя бы перед кредиторами. Одной заботой меньше. Тебе и так есть чем заняться.
Ладно, — сказал он, швыряя мне пачку счетов. — Играй в доброго самаритянина. Но при одном условии: эти пять тысяч засчитаем как долг. Я его выплачу, как только устроюсь на работу.
Если тебе так легче, что ж, назови это долгом. Но я все равно никогда не возьму у тебя деньги.
Я просто не выдержу такого великодушия.
Я расхохоталась:
Наверное, тебе все-таки придется распрощаться с мизантропией и смириться с тем, что есть немало приличных людей, которые искренне заботятся о тебе.
На следующий день я заплатила долги Эрика. А еще я позвонила Имоджин Вудс и сообщила ей, что согласна принять предложение журнала о творческом отпуске. Она заверила меня в том, что через полгода я снова буду с ними.
Пожалуйста, не держи на меня зла, — сказала она. — Я просто стала заложницей опасной ситуации.
Все оказались заложниками, не так ли?
Чем ты собираешься заняться в эти полгода?
Прежде всего, попытаюсь оградить брата от тюрьмы.
На самом деле моей первой целью было вырвать Эрика из депрессии, в которую он быстро погружался. Депрессия углубилась, когда Ронни предложили трехмесячный тур по стране в составе оркестра «Каунт Бейзи». Предложение поступило через неделю после того, как он переехал в «Ансонию» вместе с Эриком. По секрету Ронни признался мне, что, хотя перспектива играть в оркестре «Бейзи» очень заманчива, ему совсем не хочется уезжать на гастроли. Его беспокоило душевное состояние Эрика.
Мы сидели за чашкой кофе в закусочной «Гитлитц», когда Ронни сказал мне:
Он совсем не спит и каждую ночь выпивает по бутылке джина «Канэдиен Клаб».
Я поговорю с ним, — пообещала я.
Удачи тебе. Он совсем не идет на контакт.
Ты уже сказал ему о предложении «Бейзи»?
Конечно. «Поезжай, — ответил он. — Я прекрасно обойдусь без тебя».
Ты ведь хочешь получить эту работу?
Ну для меня это шанс сыграть с «Каунт»… конечно, я хочу.
Тогда соглашайся.
Но… я нужен Эрику. И, чем ближе день его вызова в Комиссию, тем больше он будет нуждаться во мне.
Но я буду рядом..
Я боюсь за него.
Не надо бояться, — солгала я. — Как только он найдет новую работу, все придет в норму.
Надо отдать должное Эрику: после увольнения из Эн-би-си он активно искал работу. Стучал во все двери. Поначалу он оптимистично оценивал свои шансы на трудоустройство. В конце концов, он был Эрик Смайт — ведущий автор шоу Марти Маннинга; в Нью-Йорке его считали настоящим новатором комедии в только что зародившейся медийной среде под названием «телевидение». Более того, у него была репутация профессионала высочайшей пробы. Он был умен, остроумен, работал легко и быстро. Ни разу он не позволил себе сорвать срок сдачи материала, причем всегда свежего и оригинального. Как признавали все, кто крутился в этом бизнесе, Эрик был ценным приобретением.
Но теперь никто не желал нанимать его. И даже встречаться с ним. Едва устроившись в «Ансонии», Эрик начал обзванивать своих многочисленных знакомых, пытаясь договориться о встречах с продюсерами и агентами по всему городу.
Вчера я сделал десяток звонков, — сказал он, когда я заглянула к нему с пакетом продуктов. — Люди, которым я звонил, в прошлом бегали за мной, зазывая писать для них. А сейчас никого из них не оказалось на месте. Трое были на совещании, четверо на ланче, остальных просто не было в городе.
Ну, может, просто неудачный день, — попробовала утешить я.
Спасибо тебе, Луиза Мэй Олкотт [56] , за то, что всегда смотришь на светлую сторону жизни.
Я просто хочу сказать, что пока не стоит поддаваться панике.
Однако назавтра, ближе к вечеру, паника разразилась нешуточная. Эрик вновь обзвонил тех же продюсеров и агентов. И снова никто из них не удосужился поговорить с ним.
Знаешь, что я решил сделать? — сказал он мне по телефону. — Я решил смотаться на Бродвей и заглянуть на ланч к Джеку Демпси, где каждый день собирается добрая половина комедийных агентов Нью-Йорка. Так вот, когда я туда зашел, за столом сидело человек шесть этих ребят. Все они прекрасно меня знали. Все они в свое время пытались заполучить меня в качестве клиента… хотя я и был одним из тех наглецов, что всегда твердят, будто не нуждаются в агентах. Как бы то ни было, стоило мне приблизиться к их столику, как сразу стало понятно, что в городе буйствует проказа. Половина ребят вообще не захотели говорить со мной. Остальным приспичило срочно куда-то бежать. Через пару минут после моего появления стол был пуст. Остался только этот старикан, Моэ Кантер. Ему, должно быть, года семьдесят два. Он начинал еще в эпоху водевилей. Честный он парень, этот Моэ. Как только все смылись, он предложил мне сесть и заказал мне кофе. После чего сразу перешел к делу: «Эрик, ну что я могу тебе сказать? Люди в нашем бизнесе напуганы. Все боятся оказаться в каком-нибудь черном списке Конгресса — и готовы брата родного продать, лишь бы остаться в профессии, Так что на данный момент, думаю, тебе стоит рассмотреть другие варианты работы. Поскольку после заметки Винчелла ты стал изгоем. Мне очень жаль, но так бывает».