Он страдает. То, что случилось с ним, смерти подобно. И ты не мешай ему сейчас. Что бы ты ни сказала, это не покажется ему убедительным. Потому что сейчас он ни в чем не видит смысла.
Я не звонила Эрику три дня. Дождалась вечера пятницы. Как ни странно, его голос был бодрым и трезвым.
У меня новая работа, — сказал он.
Правда? — радостно воскликнула я.
Абсолютно. По сути, это даже больше чем работа — это вновь обретенное призвание.
Рассказывай.
Отныне я профессиональный скиталец.
Эрик…
Выслушай меня. Это такая фантастическая работа, такой продуктивный способ времяпрепровождения. Что я делаю весь день — это скитаюсь по городу. От кинотеатра к кинотеатру. Перекусываю за двадцать пять центов в «Автомате». Потом брожу в «Метрополитен» и Музее национальной истории, хожу, хожу, хожу. Поверишь: вчера я прошел пешком от 74-й улицы до Вашингтон-хайтс? И это заняло у меня около трех часов. Меня так и подмывало дойти до Клойстерса, но поскольку было три часа ночи…
Ты ночью дошел до Вашингтон-хайтс? Ты в своем уме?
Я всего лишь выполнял свою работу скитальца.
Ты много выпил?
Пока я сплю, я вообще не пью. Но это еще не все новости с трудового фронта.
Неужели?
Да, есть еще одна, и потрясающая. Я решил не связываться с агентами, открыл телефонную книжку и предложил свои услуги пятерым знакомым комикам. И знаешь что? Все они отказались от моих предложений. А ведь это отнюдь не комики первой величины. Так, середнячки, которые выступают в третьесортных клубах. В общем, мои ставки упали так низко, что даже посредственности не желают со мной знаться.
Я уже не раз говорила тебе, что поначалу придется очень трудно. Но как только пройдут слушания Комиссии…
И я отсижу годик за решеткой…
Хорошо, предположим, что так. Предположим, тебя посадят. Это будет ужасно, но ты справишься. И когда закончится эта «охота на ведьм», тебя будут уважать не только за то, что ты никого не выдал, но и…
И когда же все это закончится? Ты хотя бы слышишь себя? Шансы на то, что «охота на ведьм» закончится, равны моим шансам стать госсекретарем. Даже если эта кампания будет дискредитирована, грязь все равно уже налипла. Меня всегда будут воспринимать как бывшего коммуниста, который никогда не был женат. И на работу меня никто не возьмет.
Его совершенно невозможно было переубедить. С таким же упрямством он отказывался встретиться со мной. Мне опять пришлось бежать в «Ансонию». И опять он ушел до того, как я там появилась. Прошли еще одни сутки, прежде чем я решилась снова позвонить ему. На этот раз я не стала выпытывать, где он провел ночь и день. Я старалась говорить по делу.
Как у тебя с деньгами? — спросила я,
Купаюсь в них. Раскуриваю кубинские сигары от пятидолларовых банкнот.
Рада слышать. Я оставлю на ресепшн конверт для тебя, там будет пятьдесят долларов.
Спасибо, не надо.
Эрик, я знаю твою финансовую ситуацию.
Ронни перед отъездом оставил мне наличные.
Сколько?
До фига.
Я тебе не верю.
Это твои проблемы, Эс.
Почему ты мне не разрешаешь помочь тебе?
Потому что ты и так уже заплатила непомерно высокую цену за мой идиотизм. Всё, мне пора идти.
Я хотя бы увижу тебя за обедом в этот уик-энд?
Нет, — сказал он. И повесил трубку.
Я положила в конверт пятьдесят долларов и вручила его клерку на стойке регистрации «Ансонии». На следующее утро я нашла этот конверт на коврике у своей двери — имя Эрика было зачеркнуто, а имя Сара вписано карандашом отчетливым почерком моего брата. В тот день я оставила для него, должно быть, десяток сообщений. Ответа не последовало. В отчаянии я разыскала по телефону Ронни, в отеле Кливленда. Он пришел в ужас, когда я рассказала ему о все более непредсказуемом поведении Эрика.
Я звоню ему два раза в неделю, — сказал Ронни, — и голос его кажется вполне трезвым.
Он сказал, что ты оставил ему какие-то деньги…
Да, около тридцати баксов.
Но ты уехал на гастроли десять дней назад. Должно быть, он уже на нуле. Почему же он отказывается взять у меня деньги?
Он не возьмет — из чувства вины за то, что случилось с тобой в «Субботе/Воскресенье».
Но он же знает, что мне сохранили недельное жалованье в двести долларов. И у меня нет ни долгов по кредиту, ни иждивенцев. Так почему бы ему не взять эти пятьдесят баксов? Я же не обеднею от этого…
Наверное, нет необходимости рассказывать тебе о том, по каким принципам живет твой брат? У этого парня гипертрофированная совесть и избыток упрямства. Сочетание не слишком удачное..
А от тебя он примет деньги?
Да, возможно. Но я вряд ли смогу заработать пятьдесят баксов за неделю.
У меня идея.
В тот же день я отправилась в отделение «Вестерн Юнион» и послала Ронни в Кливленд пятьдесят долларов. На следующий день он переправил их телеграфом Эрику в «Ансонию». Ночью я позвонила Ронни в его следующий пункт остановки: Цинциннати.
Мне пришлось выдумать для Эрика, будто в «Бейзи» всем музыкантам выплатили надбавку, — сказал он, — но он, кажется, ничего не заподозрил. Думаю, ему действительно очень нужны деньги. Потому что он сказал, что сейчас же сходит в «Вестерн Юнион» с квитанцией и снимет наличность.
Что ж, по крайней мере, теперь у него каждую неделю будет по пятьдесят долларов, и он сможет нормально питаться. Мне бы еще как-нибудь уговорить его встретиться со мной.
Он встретится с тобой, как только будет готов к этому. Я знаю, что он скучает по тебе.
Откуда ты знаешь?
Он сам мне говорил, вот откуда.
Следуя совету, я держалась на расстоянии от брата. Правда, ежедневно звонила ему, узнавала, как дела. Иногда мне везло, и я заставала Эрика трезвым и рассудительным. Однако чаще всего он был либо пьян, либо с похмелья и, конечно, не в духе. Я перестала расспрашивать его о поисках работы. Вместо этого я слушала его монологи о фильмах, которые он смотрел накануне. Или о книгах, которые он читал в библиотеке на 42-й улице (он стал завсегдатаем тамошнего читального зала). Или о бродвейском шоу, куда он прорвался вчера без билета.
Попасть на второй акт совсем несложно, — рассказывал он. — Ты стоишь у театра, ждешь первого антракта. Когда все выходят выкурить сигаретку, ты смешиваешься с толпой, просачиваешься внутрь, находишь себе пустующее местечко в задних рядах партера. И смотришь следующие два акта совершенно бесплатно. Хитро придумано, а?
Фантастика, — нарочито бодрым голосом сказала я, прикинувшись, будто считаю подобное жульничество занятием, достойным сорокалетнего мужчины.