Какой сюрприз…
Я знаю, знаю, — оборвал он меня.
Ты получил мои сообщения?
Он кивнул.
Кейти… мне так жаль.
Я резко оттолкнула его руки.
Только не надо выражать мне соболезнования, — сказала я, и сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало. — Она была и твоей матерью. Ты не забыл?
Он побледнел. И пробормотал:
Это несправедливо.
Мой голос был по-прежнему очень спокойным, очень сдержанным.
Каждый день, весь этот месяц — уже зная, что умирает, — она все спрашивала меня, не звонил ли ты. И я до последнего врала, говорила, что ты постоянно звонишь мне, справляешься о ней. Так что не надо мне говорить о справедливости.
Мой брат уставился в пол. Тут ко мне подошли две мамины подруги. Пока они, соблюдая формальности, выражали мне свои чувства, Чарльз воспользовался моментом и ускользнул. Когда началась служба, он сел в последнем ряду. Я повернула голову, оглядывая зал, и на какое-то мгновение встретилась с ним взглядом. Он тотчас отвернулся, явно смутившись. После службы я высматривала его в толпе, чтобы предложить ему поехать со мной на кладбище в так называемом семейном авто. Но его нигде не было. Так что в Куинс я отправилась с Этаном и тетушкой Мег. Она была сестрой моего отца — семидесятичетырехлетняя старая дева, которая последние сорок лет жизни посвятила разрушению собственной печени. Я была рада, что она явилась трезвой на похороны своей невестки. Потому что в те редкие дни, когда она воздерживалась от выпивки, лучшей наперсницы, чем Мег, было не найти. Прежде всего потому, что она была остра на язык. Когда наш лимузин отъехал от церкви, разговор зашел о Чарли.
Что ж, — сказала Мег, — блудный болван возвращается?
И тут же исчезает, — добавила я.
На кладбище он явится, — заверила она меня.
Откуда ты знаешь?
Он сам мне сказал. Пока ты чесала языком, я поймала его на выходе из церкви. Предложила ему ехать с нами в Куинс. Но тут он что-то заблеял: мол, ему лучше на метро. Говорю тебе: Чарли все такой же засранец, только старый.
Мег, — с упреком произнесла я, кивнув в сторону Этана. Он сидел рядом со мной, увлеченно читая книгу «Могучие рейнджеры».
Он и не слушает мой треп, правда ведь, Этан?
Он оторвался от книги.
Я знаю, кто такой засранец, — сказал он.
Молодец! — Мег взъерошила ему волосы.
Читай свою книгу, дорогой, — сказала я.
Какой же умный ребенок, — заметила Мег. — Ты отлично воспитала его, Кейт.
В том смысле, что он умеет ругаться?
Люблю девчонок с высокой самооценкой.
Значит, это про меня.
По крайней мере, ты всегда все делала правильно. Особенно в том, что касается семьи.
Да уж… и посмотри, куда меня это завело.
Твоя мать обожала тебя.
Обожала. В месяц раз.
Я знаю, с ней было трудно…
Скажи лучше, совершенно невозможно.
Поверь мне, дорогая, ты и этот мальчуган были для нее всем. И я не преувеличиваю: именно всем.
Я закусила губу и еле сдержалась, чтобы не разреветься. Мег взяла меня за руку:
Послушай меня: и родители, и дети думают, что именно им всего труднее. В итоге никто не чувствует себя счастливым. Но, по крайней мере, ты не будешь страдать от чувства вины, как это происходит сейчас с твоим идиотом братцем.
Ты знаешь, на прошлой неделе я оставила ему три сообщения, сказала, что ей остались считаные дни, что он должен приехать и повидаться с нею.
И он так и не перезвонил?
Нет, за него это сделал его пресс-секретарь.
Принцесса?
Единственная и неповторимая.
«Принцессой» мы окрестили Холли — особу малопривлекательную и глубоко провинциальную, которая в 1975 году женила на себе Чарли и постепенно убедила его (бредовых доводов у нее нашлось предостаточно) порвать отношения с семьей. Не могу сказать, что Чарли особо упирался. С тех пор как я начала что-то смыслить в таких вещах, я знала, что мать и Чарли относятся друг к другу, мягко говоря, прохладно, и главной причиной тому был мой отец.
Ставлю двадцать баксов на то, что малыш Чарли сломается у могилы, — сказала Мег.
Да ни за что, — возразила я.
Хоть я его давно не видела… когда, черт возьми, он приезжал к нам в последний раз?
Семь лет назад.
Точно, это было лет семь назад, но я слишком хорошо знаю этого паршивца. Поверь мне, он всегда жалел себя. Сегодня, как только я его увидела, сразу подумала: бедный старый Чарли все еще разыгрывает эту карту. А помимо жалости к себе его терзает и жуткое чувство вины. С умирающей матерью он не смог проститься, а теперь пытается загладить это своим внезапным появлением на похоронах. Какая драма.
Он все равно не заплачет. У него все под контролем.
Мег помахала банкнотой перед моим носом:
Давай посмотрим, какого цвета твоя наличность.
Я порылась в кармане жакета и нащупала две десятки. Торжествующе показала их Мег:
С удовольствием избавлю тебя от двадцатки.
С моим удовольствием от созерцания рыдающего говнюка это не сравнится.
Я покосилась в сторону Этана (все еще поглощенного чтением) и сделала выразительные глаза.
Извини, — сказала Мег, — случайно вырвалось.
Не отрываясь от книги, Этан произнес:
Я знаю, кто такой говнюк.
Мег выиграла пари. После прощальной молитвы над гробом священник тронул меня за плечо и выразил свои соболезнования. Потом, один за другим, ко мне подходили все участники траурной церемонии. Пока длился этот ритуал рукопожатий и объятий, мне на глаза снова попалась та женщина. Она стояла и смотрела на над гробный камень рядом с могилой моей матери, напряженно вглядываясь в надпись. Я знала ее наизусть:
Джон Джозеф Малоун
22 августа 1922 — 14 апреля 1956
Джон Джозеф Малоун. Джек Малоун. Мой отец. Который внезапно покинул этот мир, когда мне было всего-то полтора года, и чье незримое присутствие я ощущала всегда. Удивительные люди эти родители: они могут физически исчезнуть из твоей жизни — ты можешь даже их не знать, — но освободиться от них невозможно. Это их право: быть с тобой всегда, нравится тебе это или нет. И как бы ты ни старалась избавиться от этих уз, они тебя не отпустят.
Когда меня обнимала Кристина, моя соседка сверху, из-за ее плеча я увидела, что Чарли направляется к могиле отца. Женщина все еще стояла там. Но как только увидела, что приближается Чарли (а она, по всей видимости, знала, кто он), сразу отошла в сторону, уступая ему место у надгробия. Чарли шел с поникшей головой, нетвердым шагом. Подойдя к камню, он привалился к нему, словно искал опору, — и вдруг затрясся от нахлынувших чувств. Поначалу он пытался держать себя в руках, но очень скоро сдался и зарыдал в голос. Я мягко высвободилась из объятий Кристины. Мне хотелось броситься к нему, но я удержалась от столь открытого проявления родственных чувств (тем более что не могла так сразу простить ему боль, которую он причинил матери своим долгим отсутствием). Я медленно подошла и коснулась его руки.