Майор, покряхтывая, встал сам. Вася вдруг подумал, что он гораздо старше, чем кажется.
– Черт, что это было? – спросил он в пространство.
– Это он, – сказал Вася. Называть тварь по имени ему не хотелось.
– Ничего не понимаю, – сказал москвич растерянно, – стандартная процедура. И для Северной, и для Мезо. Утвержденная министерством.
– Ложил он на ваше министерство, – с удовольствием сказал Вася, – он тоже умеет работать с людьми. А транс – штука обоюдоострая. Он жиреет с этой вашей стандартной процедуры.
– Этого не может быть. – Москвича знобило, и он накинул на плечи замшевую куртку с бахромой по швам.
– Может. Ваша стандартная процедура вовсе не предназначена для того, чтобы его извести, неужто не ясно? Она – чтобы договориться. Умаслить его.
Вася поглядел на столб, на растерянных людей, на темную тень, набухшую над стадионом, которой они не видели, но чуяли каким-то шестым чувством; что-то не так, отчего-то вокруг плохо и неуютно и тянет резким холодным ветром. И еще наверняка они ощущали пустоту под ложечкой, подступающий ужас пустого ледяного дома.
– Он когда-то был богом, пока не стал лесным духом. Богом большого народа. Богом голода. Богом урожая. Это ведь, в сущности, одно и то же. Ему приносили жертвы. Он бегал с людьми. Он вспомнил. Вы его все равно что домой позвали.
– Это ваши домыслы. – Москвич уже пришел в себя, но вид у него был растерянный.
– Ладно, – устало сказал Вася, – я пошел.
Он развернулся, сунул руки в карманы и побрел прочь, отшвырнув мыском драного кеда тлеющую паклю.
– Задержитесь, – сказал ему в спину москвич.
– А хрен вам, – отозвался Вася, но тем не менее обернулся.
– Вы же сибиряк, серьезный, ответственный человек. Ведете себя как маленький.
– Я очень серьезный человек, – сказал Вася, – и ответственный сибиряк. Поэтому дальше вы уж как-нибудь сами.
– Вы тут, на местах, вообще о себе много понимаете.
– Куда уж больше, – безнадежно сказал Вася, направляясь к выходу.
У проходной солдатик отошел в сторону, уступая ему дорогу.
– А вы тоже артист? – спросил он с любопытством.
– Артист, артист, – устало сказал Вася.
– А где вы снимались?
– Да практически везде. Я дублер. Незаметный герой экрана. «Место встречи изменить нельзя» смотрел?
– Ага, – сказал солдатик, – нас водили. На премьерный показ. Всей ротой.
– То место, где автомобиль в реку падает, видел?
– А, это когда за Фоксом погоня?
– За рулем я был, – сказал Вася.
– А это чего будет? Про индейцев?
– Ага… Совместно с югославами. Отснимем, а потом на натуру поедем.
– Здорово, – завистливо сказал солдатик, – а классные у них спецэффекты, мне на минуту аж дурно стало.
* * *
Вася шел, оглядываясь по сторонам; холодный ветер, раньше времени уносящий листья с деревьев? Сгущения мрака в провалах между фонарными столбами? Ртутный липкий свет, проливающийся с неба? Покупатели, теснящиеся у прилавков гастронома, вываливающиеся из дверей, прижимая к груди какие-то банки и свертки?
Реальность, сдвинувшись с места, не ушла далеко, все было как всегда… наверное, как всегда. Резкими птичьими голосами переговаривались две дворничихи над кучкой желтых листьев у кромки тротуара, у газетного киоска усталый мужчина в сером пальто покупал «Известия» и «Спутник кинозрителя», а надо всем этим вечернее небо, в котором перемещаются жирные радужные пленки, и трещина между ними все ширится, ширится…
Небольшая рыжая собака, сидевшая около ступенек гастронома, подняла вверх острую мордочку и горько завыла…
Вахтерша общежития симпатизировала Васе – она кивнула ему и потянулась за ключом.
– Баба Зина, вы Романюка не видели? Ну, вселился такой…
– Видела, – поджала губы баба Зина, – он, между прочим, женщину привел. Я говорю: «Нельзя!», а он говорит: «Можно!» Я – «не положено», а он, как-то так получилось, ее под ручку, ключ взял и до свиданья! – Она растерянно развела руками, удивляясь своей покладистости, – и долго уже, между прочим, Васенька. А ведь не положено.
– Скоро конец света, баба Зина, – сказал Вася, – плюньте.
– Вести себя надо прилично, – сказала баба Зина, – тогда и конца света не будет.
Вася вздохнул и уселся в продранном кресле рядом с конторкой и плакатом с планом эвакуации. Голова была пустой, как воздушный шарик.
– Распустились все. И молодежь распустилась. И ты, Васенька, распустился, – продолжала ворчать баба Зина.
Романюк спускался по лестнице под руку с Петрищенко, и та, увидев Васю, вроде даже попыталась выдернуть руку, но передумала и заметно покраснела.
Вася поднялся на ноги.
– Ах, Вася, – нелогично сказала Петрищенко, – не ожидала тебя тут увидеть.
«Я вас тоже, Лена Сергеевна», – чуть не сказал Вася, но вместо этого сказал:
– Здрасте.
– Виделись уже, – нелюбезно заметил Романюк.
– А почему ты не на полигоне? – спросила Петрищенко, перейдя на начальственный тон и тем самым отметая личные разговоры.
– А все на сегодня, – сказал Вася.
– Ну и как? – Петрищенко, похоже, было все равно, спрашивала она больше для порядка, похоже было, что все связанное с работой ее не особо волновало. – Получилось?
– Вот, хреново, Лена Сергеевна, – честно сказал Вася, – но вы идите, идите. Я тут подожду. Стефан Михайлович вас проводит, а я тут подожду. Его.
Мальфар неопределенно хмыкнул, но, по-прежнему держа Петрищенко за локоть твердыми пальцами, прошел к двери, пропуская ее впереди себя. Вася опять уселся в кресло и даже задремал. Во сне он видел разверзающееся небо и страшную пухнущую тушу, вываливающуюся из пролома.
– Так я тебя слушаю, – сказал Романюк. Он возвышался над сидящим в кресле Васей и оттого казался очень большим.
– Он растет, – сказал Вася.
– А ты чего, ото, ждал?
Мальфар придвинул к креслу не менее потертый стул и сел. Все равно он казался выше.
– А я думал, вдруг москвичи справятся. Деловые ребята. Фартовые. Этот их, спец, надел перья, татуировка на груди, е-мое. Ну вот…
– Он что, плясал перед ним? – удивился Романюк.
– Плясал. И столб кровью мазал.
– Кровью? – тихо переспросил мальфар.
– Ну, все путем, на станции переливания, вы не думайте…
– Он кормил эту тварь кровью? Он что, ото… идиот?
– Это утвержденная методика, – печально сказал Вася. – Вы, вообще, на улицу выходили, Стефан Михайлович?