– А Инночка сказала, вы из Москвы? – спросил Лебедев.
– Да.
Ему не очень хотелось распространяться на эту тему. Москва, как он полагал, была для местных чем-то вроде другого мира, запретного и недоступного.
– Тяжелый город, – тут же сказал Лебедев. – И как вы там только можете жить? Там же совершенно нечем дышать. И солнца нет. Вы коренной москвич?
– Нет. Я южанин. Перевели по работе.
– А вы бы отказались, – сказал Лебедев сочувственно.
– Да. Надо было отказаться. Но мне казалось, если я поменяю город, изменится жизнь.
– Изменилась?
– Нет.
– Там же звезд не видно, – сказал Лебедев обиженно. – А у нас тут звезды крупные, как яблоки. У меня на чердаке телескоп стоит, портативный. Хотите, покажу?
Звезды действительно высыпали на небо и были огромные, яркие, тяжелые какие-то.
– Нет, – сказал он. – Нет, не надо. Я мало увлекаюсь астрономией. Большую Медведицу знаю разве что. И такой… ромбик с ручкой, как бы зеркальце.
– Наверное, вы имеете в виду Орион, – сказал Лебедев.
– Да, – сказал он. – Наверное.
Сейчас Лебедев будет говорить про современную науку, подумал он. И про жизнь на других планетах. Они всегда говорят про жизнь на других планетах. И еще про летающие тарелки. И про Бермудский треугольник. Людям нужно чудо. Когда у них отобрали Бога, они придумали себе Бермудский треугольник. Неравноценная замена.
– Верите в инопланетян? – спросил он машинально.
– Верить можно в Бога, – сказал Лебедев. – А касательно инопланетян можно только предполагать. Впрочем, мне жаль, что астроном Шкловский изменил свое мнение.
– А он изменил?
Чай остыл, поверхность его покрылась синеватой, раскалывающейся на куски пленкой.
– Да. В своем труде «Вселенная, жизнь, разум» он полагал, что космос населен разумными существами. А потом признал, что его выкладки были ошибочны.
– Может, они его припугнули?
– Кто?
– Инопланетяне. Велели молчать.
– Не думаю, что такого человека можно запугать. Он же ученый. Впрочем, если от этого зависела жизнь его близких… – Лебедев задумался.
– Я пошутил, – сказал он неловко. – А сами вы как думаете?
– Я наблюдал разные объекты на небе, – сказал Лебедев. – Иногда весьма странные. Но вы понимаете, если в девятнадцатом веке мы могли бы почти с полной уверенностью сказать, что наблюдаем НЛО, то сейчас мы можем столкнуться с чем угодно: с погодным зондом, с обломками спутника, с отделившейся ракетной ступенью. Да и сам наблюдатель влияет на наблюдаемое. Видит то, что хочет видеть. В Средние века видели воздушные корабли.
Лебедев повернул руку и взглянул на часы «Победа»:
– Что-то Анна Васильевна задерживается…
Ему стало совсем тоскливо и неприятно, и он, чтобы отвлечься, торопливо сказал:
– Вы знаете, я в детстве думал, что луна растет и убывает за ночь. Я даже отчетливо помню, как шел куда-то с родителями и видел в небе серпик, а потом, когда возвращался – полную луну… Потом я думал, может, это было затмение луны и я видел просто разные его фазы, но, знаете, не похоже. У луны во время затмения такой специфический красноватый оттенок…
– Наверное, два воспоминания наложились одно на другое, – сказал Лебедев. – В детстве это бывает. В детстве вообще время течет очень странно, какими-то рывками, склеенными фрагментами… Ребенок наблюдает странные вещи, которые кажутся ему вполне естественными. Он видит чудесное, невозможное. И только став взрослым, понимает, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. И потому ничего особенного не видит. Вы, кстати, куда дальше собираетесь?
Он давно заметил: человек, говоря что-то не относящееся к делу, всегда начинает с «кстати».
– Еще не решил, – сказал он.
– Ну и ладно. – Лебедев поднял голову, к чему-то прислушиваясь. – У нас, куда ни пойдешь…
– Вы разрешите, я пойду спать? – спросил он.
– Я думал, вы Анну Васильевну дождетесь, – укоризненно сказал Лебедев. – Торту вместе поедим, еще чаю попьем.
– Нет. Я лучше спать.
Он подумал.
– Мне можно не стелить, – сказал он. – Я так посплю. Только дайте чем укрыться.
– Что вы, что вы, – забеспокоился Лебедев. – Я вам сейчас все выдам. И простыню, и подушку… Я просто думал дождаться…
– Нет, зачем же? – сказал он торопливо.
– Чаю попить, – пробормотал Лебедев, как заведенный, и ему захотелось встать и выйти. Можно же, в конце концов, переночевать в стогу. Он читал, что можно. Должны же где-то здесь быть эти самые стога. – А, вот и Аня!
Хлопнула калитка. По дорожке, вспугивая стайку тех же бледных бабочек, шла немолодая женщина, кутаясь в пуховый вязаный платок.
Он напрягся так, что почувствовал, как резко заболели мышцы ног.
– У нас гость, Аня! – крикнул Лебедев, вытягивая тощую шею.
Женщина поднялась на крыльцо.
– Сидите-сидите, – сказала она ему и – уже обернувшись к Лебедеву: – Чай пили?
– Да, – сказал Лебедев. – А торт даже не открывали, тебя ждали. Инночка привезла. Инночка приехала, уже знаешь, да? Это ее знакомый.
– Очень приятно, – сказала Анна Васильевна.
У нее были черные волосы с проседью и золотая коронка, которую было видно, когда она улыбалась.
– Как кино? – спросил Лебедев неодобрительно.
– У комиссара Каттани наркомафия украла дочку, – сказала Анна Васильевна оживленно. – Паулу. Представляешь, какой ужас?
– Мафия в Италии всегда была очень сильна, – согласился Лебедев.
Он поднялся.
– Я все-таки пойду спать, – сказал он. – С вашего разрешения.
– Как же? – удивилась Анна Васильевна. – А чаю? С тортом? Я заварю свежего.
Она взяла его чашку и выплеснула недопитый чай вниз, на буйно разросшиеся бледные цветы с толстыми водянистыми стеблями.
– Нет, – сказал он. – Спасибо – не надо. Я пойду.
– Я постелю вам?
– Я сам, – торопливо сказал он.
В пристройке поворот массивного выключателя зажег голую лампочку на шнуре, свисающую с одной из балок. Здесь было сыровато, стоял какой-то растрескавшийся шкафчик, ваза с отбитым краем, на шкафчике тоже лежала стопка газет, только старых, пожелтевших. Маленькое окошко было затянуто поперек грязноватым тюлем, отсюда, из освещенной комнаты, казалось, что за окном глухая ночь.
Он лег на продавленный диван с продранной рыжей обивкой, но тут же вскочил: Анна Васильевна вошла со стопкой чистого белья в руках. Сверху лежало сложенное фланелевое одеяло.