— Раздеваюсь, чтобы ты могла сделать со мной все, что пожелаешь.
— Не смей расстегивать вторую пуговицу… кому я сказала!
— Ты права. Этим следует заняться тебе. Ничто не дает человеку ощущения большей силы и всемогущества, чем возможность вынудить другого человека стоять совершенно неподвижно, пока его раздевают.
— Кому и знать, как не тебе?! Ты, вероятно, проделывал это десятки раз.
— Сотни. Подойди ко мне, дорогая.
— Сотни?!
— Я пошутил.
— Не смешно!
— Ничего не могу с собой поделать. Я всегда шучу, когда нервничаю.
— А ты нервничаешь? — пробормотала Мередит.
— Да я вне себя от страха, — серьезно объявил Мэтт. — Никогда еще я так не рисковал. То есть… если наш маленький эксперимент закончится неудачей, я буду готов признать, что мы действительно не предназначены друг для друга.
Последние остатки сопротивления растаяли как дым. Мередит любила Мэтта… всегда любила. И страстно желала его, так же страстно, как хотела, чтобы он отвечал ей взаимностью.
— Это не правда.
Хриплым от возбуждения и нежности голосом Мэтт пробормотал, открывая ей объятия:
— Пойдем со мной, дорогая. Пойдем в постель. Обещаю, что после этого ты никогда больше не будешь сомневаться ни во мне, ни в себе.
Мередит, чуть поколебавшись, шагнула навстречу. Они оказались в спальне, и Мэтт сделал все, чтобы сдержать обещание: заставил Мередит выпить шампанского, чтобы немного успокоиться, заверил, что каждый поцелуй или ласка, которыми она наслаждается, и для него столь же волнующи, превратил свое тело в инструмент для обучения любви женщины, даже голос которой возбуждал его. И не делал усилий, чтобы скрыть или сдержать реакцию на каждое ее прикосновение. Мэтт превратил следующие два часа своей жизни в почти невыносимую пытку, страстные терзания, мучительную агонию, ибо его жена, преодолевшая многолетнюю застенчивость, делала все возможное, чтобы довести его до высшей точки любовного экстаза.
— Но я не совсем уверена, что тебе это нравится, — пробормотала она, припав губами к его набухшей плоти.
— Пожалуйста, не делай этого, — взмолился Мэтт.
— Но тебе это не правится?
— Ты же сама все видишь.
— Тогда почему просишь меня остановиться?
— Попробуй продолжать и через минуту увидишь, что случится.
— А это тебе нравится?
Ее язык коснулся сосков, и Мэтт затаил дыхание, чтобы не застонать.
— Да, — наконец выдавил он и вцепился в спинку кровати, сжав зубы, когда она оседлала его и резкими толчками начала двигаться, полный решимости позволить ей все-все на свете.
— Так мне и надо за то, что влюбился в президента фирмы, вместо того чтобы завести роман с глупенькой старлеточкой, — пошутил он, охваченный исступленным желанием, сам не понимая, что говорит. — Следовало бы знать, что президент захочет быть наверху…
Прошло несколько мгновений, прежде чем Мэтт понял, что Мередит неподвижно застыла.
— Если ты остановишься сейчас, дорогая, и не позволишь мне кончить, я наверняка умру.
— Что? — прошептала она.
— Не останавливайся, иначе, несмотря на все обещания, я не выдержу и сам окажусь наверху, — выдавил он, поднимая бедра и вонзаясь в тугое влажное тело.
— Ты любишь меня?
Мэтт закрыл глаза, судорожно сглотнул и, еле ворочая языком, умудрился спросить:
— А ты как думаешь? Ради чего, по-твоему, я здесь?
Он открыл глаза и даже в полутемной комнате увидел повисшие на ресницах Мередит слезы.
— Не смотри на меня так, — умоляюще попросил он, отпуская спинку кровати и прижимая Мередит к груди.
Слезы хлынули летним ливнем.
— Пожалуйста, не плачь. Прости, что сказал это, — шепнул он, в беспомощном отчаянии целуя ее, уверенный, что она не желает ничего слышать о его чувствах и он только все испортил. — Я не собирался признаваться так скоро.
— Скоро? — яростно повторила Мередит, смеясь и плача. — Скоро? — всхлипнула она. — Я почти полжизни ждала, когда ты скажешь это.
И, прижавшись мокрой щекой к его груди, ощущая, как сливаются их тела, она призналась:
— Я люблю тебя, Мэтт.
И не успели слова слететь с языка, как Мэтт, судорожно дернувшись, излился в нее, вздрагивая, стискивая податливые плечи, впиваясь пальцами в узенькую спину, зарывшись лицом в длинную шею, бессильный и одновременно всемогущий, потому что она наконец произнесла то, что так давно скрывала.
Мередит обняла Мэтта, сжимая его плоть невидимыми тисками.
— Я всегда любила тебя, — выдохнула она. — И всегда буду любить.
Оргазм, почти затихший, взорвался с новой силой, и Мэтт тихо, мучительно застонал, врезаясь в нее еще глубже, испытывая жгучее, вулканически-буйное наслаждение, потрясенный тем, что оно вызвано не ласками, заученными приемами, а словами. Ее словами.
Мередит, оставаясь по-прежнему в объятиях Мэтта, повернулась на бок и припала к нему, усталая и счастливая.
А в это время в Нью-Орлеане, хорошо одетый мужчина зашел в одну из примерочных кабинок осаждаемого покупателями универмага «Бенкрофт». В правой руке он нес выбранный костюм, в левой — пакет с эмблемой универмага «Сэкс»и маленьким пластиковым взрывным устройством внутри. Через пять минут он вышел, по-прежнему держа костюм, который и вернул на вешалку.
В Далласе женщина вошла в кабинку женского туалета универмага «Бенкрофт энд компани». При ней были дорогая кожаная сумочка и пакет из магазина «Блумингдейл». Уходя, она захватила только сумочку.
В Чикаго один из посетителей, нагруженный свертками из магазина «Маршалл Филд», поднялся на лифте в отдел игрушек универмага «Бенкрофт», расположенного в самом центре, и оставил маленький сверток у ограды домика Санта-Клауса, где толпились дети, которым не терпелось сфотографироваться на коленях у доброго деда.
Чуть позже в нескольких милях от магазина Мэтт посмотрел на часы, поднялся и помог Мередит убрать остатки обеда, который они съели после того, как вновь , любили друг друга перед пламенем камина. Они решили испытать новую машину Мередит, по дороге остановились у итальянского ресторанчика и захватили еду с-собой, поскольку оба хотели побыть наедине.