Два месяца назад Элиша, приехав в Калифорнию, без обиняков намекнула на то, что им следует пожениться. Какое-то время Мэтт был готов согласиться, но порыв очень быстро прошел. Элиша ему нравилась как в постели, так и вне ее, но Мэтт уже успел с трудом пережить последствия разрушительного брака с богатой, капризной дочерью чикагского бизнесмена и не имел ни малейшего желания повторять опыт. Беда была в том, что он никогда не мог серьезно думать о второй женитьбе, потому что попросту не был способен на чувства, которые испытывал когда-то к Мередит, — эту безумную, жестокую, жгучую потребность видеть ее, касаться, ласкать… эту вулканическую страсть, владевшую им, опустошающую и ненасытную. Ни одна женщина не могла заставить его всего лишь взглядом ощущать себя одновременно всемогущим и жалким, не пробуждала отчаянного желания доказать, что он может стать лучше и благороднее, чем на самом деле. Жениться на ком-то еще означает признать, что Мэтт готов примириться с чем-то второсортным, а второй сорт недостаточно хорош для него. Но в то же время Мэтт совершенно не жаждал вновь испытать те мучительные, дурманящие, исступленные эмоции еще раз, эмоции настолько же болезненные, насколько сладостные, и когда этот несчастный брак разрушился, всего лишь воспоминания о нем и о молодой предательнице-жене, которую Мэтт обожал, много лет превращали его жизнь в ад.
Правда заключалась в том, что если бы Элиша , была способна занять такое же место в его сердце, как Мередит, Мэтт немедленно порвал бы с ней, как только почувствовал это. Он больше никогда не позволит себе выказать подобную уязвимость, быть таким беззащитным. Ни перед кем. Никогда. Теперь, когда Мэтт приехал в Чикаго, Элиша скорее всего снова заговорит о женитьбе, но в этом случае Мэтт попытается ясно дать ей понять, что об этом не может быть и речи, в противном же случае придется положить конец их восхитительной связи.
Натянув черный смокинг, Мэтт вышел из спальни и направился в гостиную. У него еще оставалось четверть часа до приезда Стентона и Элиши, поэтому он шагнул к дальнему углу комнаты, где на возвышении находились стойка бара и несколько диванов, предназначенных для удобства беседующих. Мэтт выбрал это здание и эту квартиру, потому что внешние стены из толстого изогнутого стекла позволяли видеть с высоты захватывающую дух панораму города. Несколько секунд Мэтт смотрел вдаль, а потом подошел к бару, намереваясь налить себе бренди. При этом он задел рукавом газету, предусмотрительно оставленную дворецким на дальнем столике. Блоки вылетели и рассыпались по полу.
И тут он увидел Мередит. Ее фото бросилось в глаза с последней страницы первого блока — совершенная улыбка, совершенная прическа, совершенное лицо. Типичная Мередит, подумал Мэтт с ледяным отвращением, поднимая газету и всматриваясь в снимок, все в ней рассчитано на то, чтобы произвести внешний эффект. В восемнадцать лет она была прекрасна, теперь же газетные фотографы из кожи вон лезли, чтобы подчеркнуть ее сходство с молодой Грейс Келли.
Его взгляд скользнул к заметке, помещенной под фото, и на какой-то момент Мэтт сжался от изумления. Если верить репортеру Салли Мэнсфилд, Мередит только что объявила о помолвке с юношеской любовью, Паркером Рейнолдсом III, и «Бенкрофт энд компания намеревается отметить роскошную свадьбу в феврале грандиозной распродажей во всех филиалах.
Губы Мэтт дернулись в иронической ухмылке. Отбросив газету, он снова шагнул к окну. Подумать только, быть женатым на хитрой сучонке и даже не знать ни о какой юношеской любви. Правда, тогда он вообще почти не знал ее, напомнил себе Мэтт, а все, что стало известно потом, лишь вызывало презрение.
Но тут Мэтт неожиданно спохватился, что его мысли не вполне соответствуют чувствам. Очевидно, он так бурно реагирует по привычке, потому что, по правде говоря, вовсе не презирал больше Мередит. Нет, по-настоящему он испытывал к ней всего лишь холодное презрение. То, что случилось между ними, произошло так давно, что разрушило всякие сильные эмоции, которые он испытывал к ней… даже ненависть. А вместо ненависти не было ничего… ничего, кроме жалости и отвращения. Мередит оказалась слишком безвольной, чтобы стать настоящей предательницей, просто она целиком подпала под влияние отца… и отказалась от Мэтта. На шестом месяце беременности она сумела вызвать искусственные роды, а потом послала Мэтту телеграмму, в которой объяснила все, что сделала, и объявила, что разводится с ним. И несмотря на то, что она сделала с их малышом, Мэтт вылетел в Чикаго с безумным намерением попытаться отговорить ее от немедленного развода. Но, добравшись до госпиталя, он услышал от девицы в приемной, что Мередит не желает его видеть, а охранник проводил его к выходу. Думая, что приказ мог быть отдан Филипом Бенкрофтом, Мэтт вернулся на следующий день, но у парадной двери был перехвачен копом, сунувшим ему в руки судебное предписание, вынесенное по настоянию Мередит и запрещавшее ему и близко к ней подходить.
Все эти годы Мэтт старался душить воспоминания, не думать о тоске по убитому ребенку, боясь, что попросту сойдет с ума. Отбрасывать все, связанное с Мередит… не позволять острому жалу горечи пронзить сердце… постепенно это стало искусством, доведенным почти до совершенства. Сначала Мэтт делал это из чувства самосохранения. Позже по привычке.
Теперь, глядя на мигающие огоньки, Мэтт понял, что отныне можно не делать этого. Мередит перестала для него существовать.
Решив провести следующий год в Чикаго, Мэтт знал, что рано или поздно встретит Мередит, но не позволял ненужным эмоциям влиять на свои планы. Его не пугали неприятные встречи, потому что это нисколько его не трогало. Они оба взрослые люди, и прошлое давно похоронено. Мередит достаточно хорошо воспитана, и они сумеют поддерживать отношения с вежливой учтивостью, принятой в подобных обстоятельствах.
Мэтт уселся в чрезмерно длинный» мерседес» Стентона, пожал приятелю руку и взглянул на Элишу, закутанную в доходившую до щиколоток соболью шубу, почти такого же цвета, как темные блестящие волосы. Сжав его пальцы, девушка улыбнулась, нежно, зазывно и маняще.
— Давно не виделись, — низким, чуть хрипловатым голосом шепнула она.
— Слишком давно, — кивнул Мэтт и при этом не солгал.
— Пять месяцев, — напомнила Элиша. — Может, все-таки поцелуешь меня, как полагается?
Мэтт кинул беспомощный, смеющийся взгляд на отца Элиши, прося разрешения, но тот лишь ограничился благосклонным кивком, и Мэтт, потянув Элишу за руку, усадил к себе на колени.
— Что ты имеешь в виду под словом «полагается»?
— Сейчас покажу, — усмехнулась она. Только Элиша посмела бы поцеловать таким образом мужчину на глазах у отца. Но ведь и немногие отцы с терпеливой ухмылкой вежливо отвернулись бы к окну, пока их дочь впивается в губы постороннего мужчины с почти несдерживаемой чувственностью, граничившей с сексуальным возбуждением.
— Кажется, ты и в самом деле скучал по мне, — выдохнула она.