Греки повернули направо и… уперлись в две ужасные белые ноги.
— Ой! — сказал Алкидий, прячась за широкую спину рыжебородого приятеля.
Фемистоклюс озадаченно потрогал одну из ног, определив материал как мрамор.
— Интересно, — вслух сказал он, — раньше, когда мы тут проходили, никаких статуй поблизости не было…
Страшная догадка завладевала сознанием грека медленно, как в бесконечном ночном кошмаре.
Фемистоклюс высоко задрал голову и тут же столкнулся с холодным взглядом каменных бельм Ареса.
— Ой! — снова заскулил Алкидий, до которого тоже наконец ДОШЛО, с КЕМ они только что повстречались.
Охотившаяся на них в недрах Олимпа живая статуя все-таки настигла своих осквернителей. Единственно разумное, что оставалось в этой ситуации обомлевшим от страха смертным, так это бежать. И Алкидий с Фемистоклюсом побежали. Но не в сторону Олимпа, как можно было подумать, а в сторону диковинных синих скал. Статуя Ареса, нелепо расставив руки, неуклюже погналась за греками. Все-таки с ее весом было довольно трудно бегать по песку.
Фемистоклюс на ходу обернулся.
У них были хорошие шансы убежать.
Мраморный преследователь от них явно отставал. Спасительные (спасительные ли?) скалы были уже совсем рядом и… О удача, прямо по пути беглецов виднелась великолепная расщелина, куда можно было спокойно спрятаться. Лучшего варианта и не придумаешь. Греки с трудом протиснулись в кривой пролом, с удивлением отметив, что синий камень страшно пачкается.
С измазанными, но довольными физиономиями приятели затаились, осторожно выглядывая наружу. Разъяренная статуя с глухим топотом промчалась мимо расщелины где-то минут через десять.
— Слава Крону, — прошептал вспотевший Фемистоклюс, — пронесло.
— Это в каком, интересно, смысле пронесло? — с подозрением поинтересовался Алкидий, на всякий случай отодвигаясь от приятеля.
— В переносном, — буркнул Фемистоклюс, оглядывая их надежное убежище.
Пожалуй, это была никакая и не расщелина, а самая настоящая пещера, вернее грот с растущими
из потолка синими клыками сталактитов. Узкий круглый лаз, начинавшийся от кривого разлома входа, уводил куда-то вглубь, откуда струился мутный синеватый свет.
— Любопытно, — вдруг ни с того ни с сего произнес Фемистоклюс, и Алкидий с ужасом понял, что приятель решил изучить недра неведомой пещеры, наверняка таящей в себе опасность.
— Э, нет, братец, — категорически заявил Алкидий, — ты как хочешь, но лично я туда ни за что не пойду. Пусть лучше мне статуя Ареса голову оторвет, тем более что это именно я ее… мм… осквернил.
— Не хочешь, ну и не надо, — Фемистоклюс решительно поднялся на ноги, — я и сам могу туда сходить.
— Сам?
— Да, сам.
— А как же я?
— Но ведь ты собираешься сдаться статуе Ареса? В пещере повисло напряженное молчание.
— Ну и пошел ты к сатиру в задницу, — с неожиданной злостью буркнул Алкидий, что было несколько не в его обыкновении, — а я здесь останусь. Надоело по твоей милости во всякие передряги влипать. В конце концов, если бы не ты, сидели бы мы сейчас в родной Греции в каком-нибудь питейном заведении и забот никаких не ведали.
— Как знаешь, — обиженно ответил Фемистоклюс и демонстративно двинулся в глубь пещеры.
Рыжебородый был уверен, что Алкидий все-таки последует за ним, ведь вдвоем всегда не так страшно, как одному. Однако, вопреки ожиданиям, этого не произошло. Похоже, Алкидий дошел до ручки, решив окончательно разругаться с приятелем. «Что ж, дело твое, дружище, — с горечью подумал Фемистоклюс, — теперь мы каждый за себя».
Все дальше и дальше уходил отважный грек от узкого входа в пещеру, у которого так и остался сидеть его верный спутник. А все это проклятое врожденное любопытство, свойственное практически каждому жителю древней Аттики.
Любопытно было Парису, что случится, если похитить прекрасную Елену. Случилась Троянская война. (Точнее, чуть не случилась. — Авт.) Любопытно было аргонавтам, почему это в Колхиде от всех спрятано золотое руно. Не знал покоя и хитроумный царь Итаки Одиссей, ставший жертвой своей феноменальной непоседливости.
Вот и сейчас брел Фемистоклюс по удивительному гроту, брел куда глаза глядят, движимый этим самым любопытством. Может, и на свою голову брел, кто его знает.
Но пока что ничего интересного на пути рыжебородого не попадалось. Заблудиться в пещере казалось невозможным, так как туннель в ней был всего один: никаких тебе тупиков, поворотов, развилок…
Синий свет становился все ярче, и вскоре стало ясно, что его источают многочисленные сталактиты не то природного, не то искусственного происхождения. Фемистоклюс упрямо шел вперед, немного разочарованный отсутствием чудес. Пусть они будут опасными, не страшно, главное, что они позволят утолить его так некстати проснувшееся маниакальное любопытство.
Сотня шагов — и пещера закончилась круглым мерцающим белым проходом.
«Как на Олимпе», — непроизвольно подумалось греку.
Круглый проход был затянут светящейся зеркальной, беспрерывно меняющейся массой, схожей с блестящим пузырем на воде во время проливного дождя.
Наверное, Фемистоклюса в тот момент поразило временное сумасшествие, иначе как объяснить последующий его безрассудный поступок?
Грек усмехнулся и вошел прямо в переливающуюся мембрану невиданного входа…
То, что затем случилось с его телом, не поддавалось никакому описанию.
Тело Фемистоклюса увеличилось до невероятных размеров. За какие-то доли секунды грек превратился в некое подобие гигантского морского ската. Только этот скат плыл отнюдь не в море — он парил, растекшись по небу, над дивной разноцветной равниной.
Грек присмотрелся, и картинка тут же дернулась, увеличиваясь вдвое. Теперь он понял, что видит все тот же ландшафт, по которому они с Алкидием недавно гуляли, но только с высоты птичьего полета. Синие скалы, стоящий на земле Олимп, красная пустыня…
Сверху особенно было заметно, что Летающий остров приземлился на ровной поверхности из белых отполированных плит прямо по центру. Пустыня странным образом осторожно обтекала эту искусственную площадку, словно боясь засыпать ее своей красной пылью.
Фемистоклюс вдруг подумал об Алкидии, представив друга грустно сидящим у входа в грот. Панорамная картинка сменилась мгновенно, и грек ДЕЙСТВИТЕЛЬНО увидел Алкидия, сидящего у кривого разлома пешеры. Парень вовсе не скучал. Закусив кончик языка, Алкидий старательно вырисовывал острым камешком на одном из сталактитов голую фемину. Рядом с феминой была начертана корявая греческая надпись.
Фемистоклюс присмотрелся — изображение тут же послушно увеличилось, и рыжебородый с неудовольствием прочел каракули друга.