Опозоренная тбилисскими и бакинскими событиями армия, которую втягивали каждый раз в позорные противостояния с народом, не могла сопротивляться такому прессингу высших должностных лиц государства.
Именно тогда, в те весенние дни, Крючков впервые почувствовал, нет, он еще не понял, просто почувствовал, что происходит нечто невразумительное, не совсем правильное, не поддающееся логике и той инерции движения, в которую он верил.
Чебриков и Лигачев, не любившие Шеварднадзе, к тому времени уже не обладали той реальной силой, с помощью которой можно было строить какие-то планы. Из Политбюро последовательно удалялись любые, самые яркие, самые сильные личности, способные в нужный момент восстать против Горбачева. Но Яковлев и Шеварднадзе оставались. Крючков, лояльно относившийся к министру иностранных дел до объединения Германии, вдруг понял, что их внешняя политика не просто «примат нового мышления», а нечто другое, невразумительное и шаткое. Тогда КГБ начал разработку и против самого Александра Яковлева, ставшего при Горбачеве его «идеологическим Сусловым», только с противоположным знаком. Конечно, самого Яковлева КГБ не мог контролировать. На это не мог дать согласие даже Крючков.
Член Политбюро ЦК КПСС был вне компетенции его сотрудников. Но связи, разговоры, сотрудники Яковлева — все это теперь было под жестким и четким контролем сотрудников КГБ. Примерно такую же политику Крючков начал проводить и по отношению к Шеварднадзе, разрешив даже установить прослушивающую аппаратуру у Теймураза Степанова, ближайшего помощника Шеварднадзе.
Министр иностранных дел оказался трудным орешком. Он, очевидно, понял, что кольцо вокруг него сжимается, и сам выступил с просьбой о своей отставке.
Провал в Европе был настолько очевидным и оглушительным, что не принять отставку Шеварднадзе Горбачев уже не мог. Именно тогда он и поручил Крючкову разработать вариант введения чрезвычайного положения в стране на всякий случай.
И председатель КГБ вдруг с радостью почувствовал, что может обрести союзника в лице самого президента.
Теперь, ожидая известий из Германии, он снова и снова вспоминал все перипетии объединения этой страны. И снова волновался за Юджина, сознавая, как трудно ему придется. В этот момент вошедший офицер доложил, что к нему приехал Шебаршин.
— Да-да, — быстро сказал Крючков, вставая. Он обрадовался этому визиту, еще не зная, что скажет начальник советской разведки.
Шебаршин вошел.
— Владимир Александрович, — с порога заявил начальник ПГУ, — мы получили сообщение из Болгарии. Сотрудникам ЦРУ удалось достать фотографию настоящего Кемаля Аслана. Мы не сумели их остановить.
Крючков опустился в кресло. И снова вспомнил тот вечер в Архызе, когда так радовались немцы. Или они уже предвидели все остальное?
Сотрудники ГРУ очень не любили работников КГБ, считая последних почти наследниками Берии и Ежова, высокомерными и заносчивыми. В свою очередь, профессионалы КГБ платили ГРУ той же монетой, считая военных разведчиков слишком самостоятельными и наглыми. Практически в огромной стране только такая организация, как ГРУ, не подчинялась и не входила в структуру КГБ. Зачастую аналитические отделы КГБ лучше знали, чем занимаются в ЦРУ, и не знали конкретных направлений работы Главного разведывательного управления. И хотя по статусу председатель КГБ, особенно такой, как Андропов, входил в состав высшего руководства страны, а о руководителе ГРУ не знали многие даже в Генеральном штабе или в аппарате Министерства обороны, тем не менее военные разведчики много раз доказывали, что едят хлеб не зря и приносят довольно ощутимую пользу своему государству. Правда, при этом часть информации по взаимной договоренности они должны были передавать в КГБ, где и готовились аналитические справки для членов Политбюро ЦК КПСС.
Считалось, что военные разведчики этого сами сделать не смогут, что вызывало еще большую напряженность и недоверие в обеих организациях. Формально ГРУ также имело своего, не менее влиятельного человека в Политбюро. В годы застоя это был маршал Устинов, министр обороны СССР. Если учесть, что между Андроповым и Устиновым было нечто похожее на дружбу, то соперничество КГБ и ГРУ не выливалось в открытые столкновения, которые начали происходить после того, как сняли Соколова и убрали из КГБ Чебрикова. И хотя Крючков и Язов делали все, чтобы наладить прежние «мирные отношения», неприязнь сотрудников КГБ и ГРУ была слишком очевидна, чтобы ее можно было скрывать.
Генерал Сизов приехал к командующему в некотором смятении. Он знал, чем занимался в КГБ генерал Дроздов, и срочный визит сюда этого генерала госбезопасности не предвещал, по его мнению, ничего хорошего. Войдя в кабинет командующего Беликова, он еще больше помрачнел. За столом сидел генерал Матвеев, тот самый, который должен был отправить самолет с деньгами завтра в Москву. Напротив него сидели генерал Дроздов и полковник Макеев, резидент КГБ в Берлине, у которого были давние неприязненные отношения с Сизовым.
— Заходите, — разрешил Беликов, — это генерал Сизов из ГРУ, — пояснил он, — обращаясь к Дроздову. Тот кивнул.
— Кажется, мы знакомы.
— Да, — сдержанно подтвердил Сизов, — знакомы.
В отличие от генерала Сизова командующий Западной группой войск генерал Беликов был фронтовым офицером и не делил сотрудников спецслужб на КГБ и ГРУ. Как и все армейские офицеры, он немного настороженно относился к любым разведчикам и контрразведчикам, ко всяким представителям спецслужб, но как настоящий военный он четко сознавал значение этих служб и всегда старался поддерживать с ними рабочие отношения.
— Что-нибудь произошло? — спросил Сизов, кивком головы здороваясь с Макеевым и протягивая руку Беликову. Только затем он протянул руку Матвееву и наконец поздоровался с Дроздовым. Тот усмехнулся, заметив, как Сизов не стал здороваться с младшим по званию Макеевым. Сизов сел рядом с Матвеевым, словно заранее подчеркивая, что представляет здесь корпоративные армейские связи.
— Мы ждем генерала Дранникова, — сухо подтвердил Беликов. Ему не понравилось, что Сизов не стал здороваться с Макеевым. Через минуту вошел и генерал Дранников. Это был руководитель Волкова, и вся информация с мест в конечном итоге концентрировалась у него. Дранников был честным и порядочным офицером, чем немало раздражал и некоторых своих подчиненных, и самого Сизова, считавшего, что время бессребреников давно прошло. Дранников поочередно пожал всем руки, в том числе и полковнику Макееву, и, словно случайно, сел рядом с прилетевшим из Москвы Дроздовым.
— Кажется, все в сборе, — подвел итоги Беликов, — слово имеет товарищ Дроздов.
Он, как и все остальные, прекрасно знал, кем является прилетевший и какое звание имеет. Но по договоренности с Макеевым представлял одетого в штатский костюм Дроздова лишь как товарища, прилетевшего из Москвы.