Женщин в его жизни всегда было предостаточно. Женщины его любили. Какие-то — делали ставку, какие-то — не делали. Были и одноразовые встречи, были и длительные романы.
Впрочем, как в жизни любого нормального мужчины.
Но Инга не понимала, да и не могла понять отношений, сложившихся у Ильи с Юлькой. Она не могла понять влюбленности маленькой девочки, да и делить его, даже с девочкой, не хотела.
Для Юльки это было первое болезненное разочарование. Илья вытирал ей слезы, успокаивал, чувствовал ее боль, как свою, и ему казалось, что он видит, как уходит от нее детство.
Его маленький замечательный Рыжик, как же он ее обидел, не предугадав, как больно ей будет.
Идиот!
А вроде умным считался, черт бы все побрал!
Если честно, Илья еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, когда Юлька осуществляла свои каверзы. Надо признать, девчонка была очень изобретательна.
Когда он помогал Инге доставать колючки из волос, специально сел сзади, чтобы она не видела, как широко он улыбается, стараясь не расхохотаться. Он мгновенно понял, что задумала эта компашка, когда затащила Ингу на глубину, под иву, но почему-то не остановил их. Бог его знает — почему.
Может, ему самому хотелось сбить со своей дамочки спесь и излишнюю надменность? Особенно ее уверенность, что она его захомутала. Он не остановил детей, дал им осуществить задуманное.
А каково было происшествие с тахтой!
Сколько надо было пилить эти ножки?! И главное — рассчитать все правильно. Вот что значит дочь ученого!
Отправив возмущенную дамочку в Москву и поговорив с Юлькой, Илья целый день ходил сам не свой. Тихая грустная боль Юлькиного прощания с бесшабашным детством, как заноза, бередила его сердце. Словно он терял что-то свое — бесконечно дорогое и ценное.
Поздно вечером, когда наказанная по всем правилам воспитательного процесса Юлька и оставшиеся на ночь гости уже спали, Игорь, Марина и он сидели на веранде, пили грузинское сухое вино и покатывались со смеху, вспоминая все, что Рыжик натворила с Ингой.
— Больше я сдерживаться не мог и ржал как больной, когда рухнула тахта! — сквозь смех говорил Илья.
— А колючки в волосах!.. — подхватила Марина. — Когда я увидела, я успела только извиниться, а потом рванула за угол, чтобы не рассмеяться Инге в лицо! По-моему, Инга обиделась.
— Не бери в голову! — отмахнулся Илья.
— А вдруг ты на ней женишься, она же нам вовек не простит? — опасливо спросила Марина.
— Уж на ней я точно не женюсь! — отмахнулся Илья. — Да и рано мне еще!
— Не скажи, — возразил Игорь. — Двадцать пять уже, пора бы!
Илья рассмеялся.
— Я бы подумал над этим, да пока не встретил такую, как твоя Марина!
Он давно уже был на «ты» с четой Расковых. Они были старше его на десять лет и отношения у них сложились близкие, как с родными людьми.
Илья допил коньяк, оставшийся в бокале, покачал головой, улыбнулся.
— Молодец, Рыжик!
Конечно, молодец!
Ничего в ней никогда не было наигранного, неискреннего. Все свои чувства и эмоции она выражала прямо, не пытаясь играть, изображать что-то. Она не умела быть расчетливой, хитрой и тем более — фальшивой. Ее неистовая рыжая натура требовала только настоящего везде и во всем.
Закрутились, завертелись нахлынувшие годы, разрушилась страна, разбились вдребезги его глупая самоуверенность и чувство защищенности, а вместе с ними — и будущее, такое, казалось, блистательное, значимое, почти достигнутое.
Как у Розенбаума в его песне: «Что же ты сделала с нами, Родина? Или не видишь? Да не слепая ты вроде бы! Родина, Родина, Родина…»
А что сделала?
Быстро и шумно сломала до основания, выбросила своих детей, как рыбу, на сушу — хлюпать жабрами в слепой и глупой надежде.
Он хлюпал, хрипел, стал двух- и трехжильным! Сцепил зубы, сказал себе: «Я не уеду за границу искать сытой ученой жизни!»
…Илья плеснул себе в бокал коньяку, вернулся в гостиную, сел на диван, поставил перед собой на стеклянный журнальный столик бокал, откинулся на спинку дивана и почувствовал, что готов выть от накатывающих волнами воспоминаний.
Сколько боли! Сколько сломанных хребтов и жизней пришлось на его поколение! Сколько, казалось, сильных мужиков сдавалось, пропадало в этом водовороте времен!
Илья имел свое образное определение перестройки и последовавших за ней лет. Как ученый, он определял так: «Напряжение в системе превысило критический уровень — и система рухнула. Прорвало фановые трубы, и на свет рвануло с огромной скоростью и давлением накопленное дерьмо, сметая на своем пути слабые объекты».
Но того, что слабыми объектами оказалось все население бывшего Союза, люди правильные и неправильные, рэволюционэры (именно так, через «э»), открывшие канализационные трубы, не удосужились заметить.
Если заново переживать все, что он пережил, пропуская через сердце все глупости и дурь правительства и народа, все ошибки, сделанные в те годы, может крыша поехать!
В те годы он вкалывал как раб. Принял решение, что не уйдет из науки, не бросит любимое дело. Ему приходилось подрабатывать — грузчиком, сторожем, писать студентам курсовые и дипломы, делать левые программы, писать упакованным халявщикам научные статьи в журналы, ночами заниматься извозом на старенькой отцовской «копейке». Он брался за любой заработок, который подворачивался.
Юлька стала ему звонить каждый день, вернее, ночь — дома он появлялся в лучшем случае в одиннадцать. Отупев от работы, он порой и говорить не мог, но слышать ее ему было приятно, как дуновение теплого, освежающего ветерка из чудесного прошлого. Тогда он волевым решением отрегулировал эти разговоры и стал звонить только сам, если был в состоянии разговаривать.
Он не удивлялся и не смущался, когда ловил себя на мысли, что торопится домой, знал, что сейчас примет душ, поест, ляжет на кровать и позвонит Юльке. Их разговоры нужны были ему как воздух, как само утверждение в жизни, наперекор всему. Но постепенно он стал звонить реже и реже, уставая так, что еле добирался до дому, чаще среди ночи или под утро, а иногда, не заходя домой, шел с одной работы на другую.
До этих разговоров Юлька приезжала к ним в лабораторию, но в лаборатории он был так занят, что почти не замечал ее. Вот только, рассматривая нарисованные ею портреты, поражался и очень гордился ее талантом.
Лица смотрели с Юлькиных рисунков как живые, схваченные в момент какого-то движения или действия. Было понятно, что она талантлива, и Илья не скрывал своего восхищения.
И ее приезды в лабораторию, и их ночные разговоры по телефону пожрала и отняла у него сумасшедшая жизнь, бесконечное, изматывающее зарабатывание денег, попытки выжить и не уйти из науки.