А Земля все проворачивалась навстречу весне. И хотя пронеслась еще совсем недавно одна из последних метелей, все равно неуклонно нарастали под крышами хоботообразные сосульки, на дорогах появлялись островки сухого асфальта и ветки росших вокруг кладбищенской церкви кленов покрывались нежной седой дымкой.
17 марта, на девятый день после смерти Оли и Толика, в мастерской возле старой церкви, как всегда, работал Гриша. Раскрашивал золотом буквы по гранитной плите. Вошел Азарцев. Бросил у двери свою рабочую сумку с инструментами. Подошел сзади к Грише, посмотрел. Гриша обернулся:
– Вы с работы?
– Да. – Ботинки у Азарцева были промокшие насквозь, а брюки – до колен. Гриша заметил это, но ничего не сказал. Азарцев отошел, прилип спиной к печке, постоял немного. Потом так и спустился прилипшей спиной до пола, разулся и стал шевелить пальцами в мокрых носках. Гриша окончил раскрашивать слово – отошел, полюбовался. Снова подошел, докрасил лавровую веточку и приступил к цифрам. Дата после черточки стояла – восьмое марта.
– Портрета Толика не нашли? – спросил Азарцев.
– Нет.
– А родителям сказали?
– Тоже нет. Мы же не знаем, где они живут. И телефона нет.
– А где эти?
Гриша понял, что спрашивает Азарцев о Николае и Славике.
– Уехали.
– По делам, – уточнил Азарцев.
Гриша поднял голову, посмотрел на него внимательно взглядом долгим, серьезным, как у животного.
– А вы сегодня злой.
– Я – злой? – Азарцев встал и поискал глазами, что бы разрушить. Ничего не попалось. Тогда он взял небольшой кусок гранита из-под Гришиных ног – протопал за ним прямо в носках и с силой запустил в стену. – Я – злой, – повторил он. – Я очень злой сегодня.
– Вы откуда пришли?
Азарцев немытым пальцем потрогал себе нижнюю губу. Из поперечной трещины сочилась кровь. Он посмотрел на палец и провел по трещине языком.
– Вы, наверное, к дочери на могилу ходили. Сегодня девять дней, как и Толе. Совпадение, наверное.
Азарцев сел к огню, отворив в полную ширину дверку. Хотел что-то сказать, но не сказал. Сглотнул, помотал головой.
– Я вам чаю сделаю. – Гриша похлопотал, подал Азарцеву металлическую кружку, вернулся на место и стал раскрашивать дальше. Азарцев поднес кружку к губам и сделал глоток.
«Мерзость. Какая мерзость, – подумал он. – Когда у меня отобрали клинику, я не мог есть несколько месяцев. Не мог проглотить пищу. Теперь у меня погибла дочь, а я могу и есть и пить. Мерзость», – повторил он. Он отставил кружку и снова встал за спиной у Гриши. Восьмерка в дате смерти Толика была элегантно скособочена и раскрашена с нажимом.
– Хорошо? – спросил Гриша.
– Угу. – Азарцев посмотрел на свои ноги и натянул ботинки.
– Посушите еще.
– Плевать. – Он завязал крученые шнурки. – Ты что-нибудь знаешь о Толике?
– Биографию? – посмотрел на него Гриша. – Нет. Он не рассказывал.
– Ну, хоть что-нибудь? Откуда он взялся?
Гриша подумал.
– Он не жил с родителями. Как-то случайно я слышал, что он звонил матери. Поздравлял ее с днем рождения и говорил, что все у него хорошо. Еще я слышал, что к нам он пришел из монастыря, а до этого был в армии, служил в медчасти медбратом, – Гриша подумал. – Я еще видел, как он чуть не убил какого-то мужика из крутой тачки за то, что тот хотел проехать вперед Николая. Он даже побелел весь и трясся. Дядя Коля еле-еле его успокоил. Толя орал: «Думаете, если есть деньги, вы все можете?» И еще что-то про своего отца. Обзывал его гнидой и вором. Больше ничего не знаю. – Он опять отошел от гранитной плиты, полюбовался на свою работу. – Жалко, что фотографии нет.
Азарцев подумал: «Уроды. Угробили парня. И Гришку загубят». Дарственные бумаги на его клинику так и лежали свернутые в трубку у него во внутреннем кармане куртки. Он помнил о них, но не хотел на них даже смотреть. Как только вспоминал, сразу всплывало в памяти лицо Толика. И еще сразу – Оли. И уж что он не испытывал точно – так это благодарность за возвращение клиники.
Приехали Николай и Слава.
– Ты в больнице был? – спросил Николай, не здороваясь с ним. – Трупики гелем накачивал? – Азарцев понял – что-то случилось. Никогда еще Николай не отзывался в таком тоне о его работе, сам же которую ему и нашел.
– Накачивал. Деньги принес. – Он достал и протянул Николаю его сегодняшний заработок.
– Оставь себе. Мы прекращаем деятельность. Надо уходить. Скоро сюда менты явятся.
Слава подошел к памятнику, который Гриша аккуратно протирал тряпочкой. Черный гранит тускло блестел в свете малосильной электрической лампочки, а отблеск огня из печи придавал ему зловещий оттенок.
– Памятник готов, – сказал Слава и обернулся к Николаю.
– Пошли, – скомандовал тот. Слава вышел, и вскоре Азарцев услышал шум его экскаватора-погрузчика. Вот мотор затих, и Слава опять вошел внутрь.
– Беремся, – скомандовал Николай. Они все вместе взяли памятник на специальные лямки, Азарцев вспомнил, как в его детстве грузчики на таких же лямках поднимали в отцовскую квартиру рояль, и понесли. На улице памятник погрузили на погрузчик. Слава повез его к темной аллее. Место для памятника было уже приготовлено. На длинной стороне площади, обсаженной елями, уже была вырыта яма, и в ней залита четырехугольная платформа фундамента. Николай, Азарцев и Слава выгрузили гранит, Гриша быстро развел раствор. Памятник, точно такой же, как шесть остальных, быстро установили, укрепили раствором. В заключение Гриша облицевал невысокое основание черными плитками – высотой всего в один ряд.
– А где сама могила? – спросил Азарцев.
– В лесу над рекой. – Слава из оранжевого ведра смыл с памятника все следы. – Красивое место. Светлое.
– А Магомета?
– Просто в лесу. Он света не заслужил.
– Вечный огонь зажигать сейчас не будем. Некогда, – сказал Николай, когда все было сделано. – Забирайте свои вещи. То, на чем могут быть отпечатки пальцев, необходимо уничтожить. – Они быстро пошли назад. Азарцев шел последним. Чтобы прикурить, он отвернулся от ветра и оказался лицом к площади. Прикурив, хотел уже выбросить спичку, но вспомнил наказ Николая и подержал ее в пальцах, закрывая ладонью – крошечным факелом в честь Толика. Когда огонь обжег его пальцы, он отвернулся от площади и быстрым шагом догнал остальных.
Кабину оранжевого экскаватора Слава залил бензином, вывел на площадь перед церковью и поджег. Азарцев уже собрал свою сумку (он, собственно, ее и не распаковывал) и молча стоял, безмолвно наблюдая, как загорается этот маленький механический труженик. Николай в мастерской уже тоже стоял наготове с двумя канистрами. Гриша метался из угла в угол, отыскивая инструменты, книги, на ходу подбирая небольшие куски камней.