В холле было холодно, а на улице туманно. Туманы так далеко на Востоке — редкое явление, но иногда случались такие ненастные ночи.
— Алло?
Она ожидала услышать мать, и то, что это был Гарри, ее ошеломило. Его голос был хриплым и очень усталым, будто он провел на ногах всю ночь, и неудивительно, если он сейчас в городе. Казалось, что он очень близко.
— Гарри?.. — Ее глаза наполнились слезами. — Гарри! Это ты?
— Ну да, кто же еще? — Он почти зарычал, и она ясно представила — почти почувствовала — прикосновение его заросшего подбородка.
— Ты где?
Мимолетная пауза.
— Здесь. В Сан-Франциско.
— Когда ты прилетел? Боже, если бы я знала, я встретила бы тебя.
Гарри вернулся, какой чудесный рождественский подарок!
— Да только что.
Это не правда, но легче сказать так, чем объяснять, почему сразу не позвонил.
— Слава богу, что ты там не задержался. — Тана была так счастлива слышать его голос, что и не пыталась сдержать слез. Она плакала и улыбалась, и Гарри на том конце тоже. Он уже и не надеялся снова услышать ее, и любил ее еще больше, чем раньше. Сейчас он даже не был уверен, что ему удастся скрыть свое чувство. Но придется постараться ради нее да и ради себя самого. — Почему тебя так скоро отпустили?
— Думаю, я устроил им там веселенькую жизнь. И жратва тухлая, и девчонки вшивые. Черт, я дважды подцепил мандавошек и самый гнусный триппер за всю свою жизнь… — Он попробовал рассмеяться, но было слишком больно.
— Кретин. Ты что, вообще не можешь вести себя как следует?
— Нет, если есть выбор.
— И где ты сейчас? Опять пауза.
— Да вот, меня ремонтируют у Леттермана.
— В больнице?
— Ага.
— Из-за триппера? — Она произнесла это так громко, что две девушки в холле оглянулись, и она рассмеялась. — Слушай, ты невыносим. Ты самый гадкий человек из всех, кого я знаю, Гарри Уинслоу Четвертый или как тебя там. Тебя можно навестить или мне тоже грозит подцепить это? — Она все еще смеялась, а его голос звучал все так же хрипло и устало:
— Да, только не садись на мой стульчик.
— Не волнуйся, не буду. Я даже не подам тебе руки, пока ты свою не прокипятишь. Одному богу известно, где она только не побывала.
Он улыбнулся. Было чертовски здорово слышать опять ее голос.
Тана взглянула на часы:
— Можно приехать прямо сейчас?
— Тебе что, нечего больше делать в воскресный вечер?
— Я собиралась заняться любовью со стопкой книг по юриспруденции.
— Вижу, ты осталась такой же забавницей, как прежде.
— Да, но я гораздо умнее тебя, болван, и меня никто не посылал во Вьетнам.
Опять какое-то странное молчание, и когда Гарри заговорил снова, в его голосе не было улыбки.
— И слава богу, Тэн. — Слушая его, она ощутила неприятный холодок, пробежавший по позвоночнику. — Ты правда хочешь приехать ко мне сейчас?
— Черт возьми, конечно. Ты что, думаешь, я не приеду? Я просто не хочу подхватить триппер, и только.
Он улыбнулся:
— Я буду пай-мальчиком.
Но надо было что-то ей сказать… сейчас, пока она не приехала… иначе будет несправедливо.
— Тэн…
Он осекся. Пока он никому ничего не сказал. Даже с отцом еще не говорил: того нигде не могли найти, хотя Гарри знал, что в конце недели он должен быть в Гстааде, где всегда проводил Рождество, — с Гарри или без него. Для него Швейцария была неотделима от Рождества.
— Тэн… У меня кое-что похуже триппера… Странный холод заледенил ее спину, она закрыла глаза.
— Да-а? И что же?
Она хотела, чтобы он этого не говорил, хотела, чтобы он смеялся, чтобы был здоров, если с ним что-то случилось, но поздно… уже не вернешь слов, не закроешься от правды…
— Меня немножко подстрелили…
Голос его надломился, и она почувствовала внезапную боль в груди, борясь с подступившими рыданиями.
— Да ну? Значит, ты поперся туда именно для этого? — Она еле сдерживала слезы, да и он тоже.
— Да как-то ничего лучшего не нашлось. Девчонки там, честно говоря, смотреть не на что… — его голос стал печальным и мягким, — не сравнить с тобой, Тэн.
— Господи, тебе, должно быть, все мозги продырявили.
Они немного посмеялись, но, казалось, холод от ее босых ног превратил всю ее в ледышку.
— Значит, Леттерман, так?
— Ага.
— Я буду через полчаса.
— Не спеши. Я никуда не ухожу.
И долго еще не сможет никуда пойти. Но Тана ни о чем не догадывалась, натягивая джинсы, всовывая ноги в туфли, не замечая какие, выныривая из черного свитера с высоким воротом, продираясь расческой через гриву волос, хватая с изножья кровати гороховую куртку. Сейчас же к нему, посмотреть, что с ним… «Меня немножко подстрелили…» Только эти слова звучали в ее голове, когда она ехала в автобусе в город и когда поймала такси до больницы Леттермана в Президио. Дорога заняла около часа, но она мчалась изо всех сил, и уже через пятьдесят пять минут после того, как повесила трубку, входила в больницу.
У женщины в регистратуре она спросила, где палата Гарри, на что та попросила уточнить, в каком он отделении, и Тане очень хотелось ответить «в трипперном», но сейчас ей было не до шуток и уж совсем расхотелось шутить, когда она подошла к дверям с табличкой «Нейрохирургия», молясь про себя, чтобы все было хорошо. Она вошла в палату бледная, почти серая, но и он выглядел не лучше. Он лежал на спине, над головой зеркало, рядом — респиратор. Кругом были разные держатели и трубки, и медсестра присматривала за ним. Сначала Тана решила, что Гарри парализован: абсолютная неподвижность, — и только потом заметила движение руки, и глаза ее наполнились слезами. Но ошиблась она только наполовину: от пояса и ниже он действительно был парализован.
— Пуля попала в позвоночник, — объяснил ей Гарри со слезами на глазах.
Наконец-то он говорит с ней, плачет вместе с ней, рассказывает о том, как себя чувствует. А чувствовал он себя дерьмово. Хотел умереть. С того самого момента, как его принесли.
— Вот такие дела… — Слова давались ему с трудом, а слезы бежали по щекам, по шее, на простыню. — Теперь я буду прикован к коляске… — Он плакал навзрыд.
Ему казалось, что он никогда больше ее не увидит, и вот она здесь, такая прекрасная, такая хорошая, такая светловолосая… Точно такая, какой была всегда. Все здесь казалось таким же, как всегда. Никто ничего не знал ни о Вьетнаме, ни о Сайгоне, ни о Дананге, ни о вьетконговцах… Ты даже не видел ни одного из них. Он просто прострелил твою задницу из укрытия на дереве, и, может быть, это был девятилетний мальчишка, или просто он выглядит как мальчишка. Но здесь никому до этого нет никакого дела.