Судя по всему, он упал с лестницы.
Фабрицио склонился над трупом великого писателя и прикрыл ему веки.
Ушел еще один мастер. Автор “Западной стены” и “Хлеба и гвоздей”, шедевров итальянской литературы семидесятых, покинул эту землю, и с его уходом мир понес невосполнимую утрату.
Фабрицио Чиба всхлипнул, потом еще и еще. Он не пролил ни слезы во время этой дикой ночи, а теперь разрыдался как ребенок.
Плакал он не от горя, а от радости.
Высушив слезы, он погладил пергаментное лицо мертвеца и решительным движением сорвал 40-гигабайтную флеш-карту с его шеи.
Шмыгнув носом, Чиба улыбнулся:
– Спасибо, маэстро. Ты спас меня.
И поцеловал его в губы.
Ларите удалось вылезти из колодца. Корни помогли ей добраться до верха.
Теперь она, низко опустив голову, шла по лугу, на котором мирно паслись антилопы гну, буйволы и кенгуру.
У нее перед глазами стояла та же картинка: рука Мантоса касается ее руки, отдает ей записку и исчезает в черной пучине.
Она вытащила из кармана насквозь промокший листок. Сверху было что-то написано, буквы расплылись, но их еще можно было прочесть.
“Сильвиетте”.
Кто такая Сильвиетта? А главное, кем был Мантос?
Герой, появившийся из ниоткуда и пожертвовавший собой ради ее спасения.
Может быть, Сильвиетта – его возлюбленная.
Певица собиралась развернуть записку, когда услышала полицейские сирены.
С клочком бумаги в руках она бросилась бежать навстречу им.
Завтрак с круассанами
Пожарники после нескольких часов работы сумели пробить брешь в окружающей виллу стене. Это оказалось проще, чем взламывать стальные ворота. Место, вокруг которого помимо полицейских машин и десятков автомобилей “скорой помощи” собрались зеваки, журналисты, фотографы, оцепили. Гости выходили мелкими партиями. Многие с трудом держались на ногах, бригады санитаров тут же укладывали их на носилки. Кормана Салливана запихнули в надувную барокамеру. Антонио, кузен Саверио, с тюрбаном из бинтов на голове согревался горячим чаем. Пако Хименес де ла Фронтера и Миша Серов говорили по сотовому. Кристина Лотто обнимала мужа. Маг Даниэль в одних трусах о чем-то спорил со стариком Чинелли и одетым как акробат китайцем.
Ларита пробралась сквозь толпу. От волнения у нее сильно билось сердце и дрожали руки.
Молодая медсестра подошла к ней с одеялом в руках:
– Идемте со мной.
Певица жестом отклонила помощь:
– Минутку… Одну минутку.
Где же он? “А если…” Она не стала додумывать эту слишком горькую мысль.
Его нигде не было. Потом она заметила журналистов, обступивших кого-то кружком. В центре его Фабрицио отвечал на вопросы репортеров. Хотя он был закутан в серое одеяло, казалось, был в прекрасной форме.
Груз упал с сердца Лариты. Она подошла поближе, чтобы на него полюбоваться.
“Мамочки, как же он мне нравится”.
К счастью, он ее не видел. Она сделает ему сюрприз, когда он закончит с журналистами.
– Итак, расскажите нам… Что же произошло? – спросила Рита Баудо с 4-го канала.
Фабрицио Чиба решил не говорить с прессой, быть, как всегда, хмурым и неприступным, но, увидев, как журналисты толпой бросились навстречу ему, позабыв о других вип-гостях, не удержался от того, чтобы польстить своему самолюбию. И потом рука, которую он держал в кармане, сжимала флешку Кручани, вселявшую в него 40 гигабайт силы и отваги. Свободной рукой Фабрицио потеребил мочку уха и придал взгляду выражение выжившего в катастрофе.
– Что тут скажешь. Мы оказались в западне у одержимого манией величия психопата. Таков печальный эпилог высокомерного гордеца, возомнившего себя Цезарем. В определенном смысле персонаж трагический, фигура из иных времен… – Он мог бы витийствовать до вечера, но решил закруглиться. – В самое ближайшее время я напишу хронику этой ужасной ночи. – Когда фотограф направил на него объектив, он тряхнул челкой, спадавшей ему на горящие глаза.
Но Рита Баудо не унималась:
– Как же так? Вы больше ничего не хотите рассказать?
Фабрицио поднял руку, словно говоря: несмотря на пережитый эмоциональный шок, он оказал прессе милость и сказал пару слов, но теперь нуждается в покое.
– Простите меня, я очень устал.
В этот момент с деликатностью форварда регби в круг репортеров ворвалась Симона Сомаини.
Светловолосая актриса была закутана в крохотное одеяло Красного Креста, намеренно обнажавшее умопомрачительные груди с выпуклыми как два наперстка сосками под разодранным бюстгальтером, плоский живот и заляпанные грязью узенькие стринги. Пережитое в катакомбах придало ей несколько изможденный вид, что делало ее более человечной и одновременно еще более сексуальной.
– Фабри! Вот ты где! Я боялась… – воскликнула она и чмокнула его в губы.
Зеленый глаз Чибы широко раскрылся, на десятую долю секунды выразив сомнение, потом веко опустилось, и они сплелись в объятиях под щелканье вспышек.
В этот момент с Симоны, как занавес, свалилось одеяло, демонстрируя ее безупречные 100–60–90.
Когда у них закончился кислород, она прижалась волосами цвета саванны к его шее и вытерла блестящие от вспышек глаза.
– В эту ужасную ночь, несмотря ни на что, мы поняли… – Она обратилась к Фабрицио. – Ты сам им скажешь?
Фабрицио недоуменно выгнул бровь.
– Что, Симона?
Актриса замялась, потом пришла в себя, склонила вбок голову и смущенно зашептала:
– Давай им скажем. Хоть раз в жизни не будем прятаться. Мы же тоже люди… Особенно в такой день. После этой ужасной ночи.
– Нельзя ли поконкретнее? – попросила ее журналистка из “Рандеву”.
– Ну, не знаю, могу ли я об этом говорить.
Корреспондент с “Феста итальяна”{Популярное телешоу.} сунула микрофон ей в лицо.
– Прошу тебя, Симона, расскажи.
Фабрицио понял, что Сомаини – гений, так бы и расцеловал ее. Вот роскошный финал, достойное завершение, которое сделает его главным героем праздника, вызывающим всеобщую зависть. Он сжал в кармане флеш-карту, набрал воздуха и сказал:
– Мы поняли, что созданы друг для друга.
Новость вызвала бурю аплодисментов со стороны журналистов, работников Красного Креста и зрителей за ограждением.
Симона, как кошка, потерлась носом о его шею:
– Я буду твоей Мэрилин.