И она юркнула в метро. Дала теплым внутренностям города всосать себя вместе с тысячами прочих. Как муравей в проклятом муравейнике. Купила газету, жвачку и сигареты.
Муравей со своими делами, своим временем и своими ежедневными ритуалами. Она уже не первый раз ощущала себя таким муравьем. Подъем в одно и то же время, убойное расписание занятий и одинокие вечера дома: из-за них она чувствовала себя скорее последней служащей, а не молодым археологом.
С недавнего времени она не видела больше ничего благородного в своей работе.
Выйдя из метро, она направилась по широкой улице, набитой автобусами, машинами и магазинами дешевой обуви. Потом по переулку между двух зданий из стали и стекла и наконец пришла на небольшую площадь с круглым сквериком в центре. Прошла через него.
Перед ней был институт.
Институт археологических исследований Малой Азии.
Старое здание из красного кирпича. С вечной мраморной лестницей. С вечным швейцаром, согнувшимся под тяжестью лет. Четырьмя этажами, поделенными между аудиториями, преподавательскими кабинетами, студенческой столовой и библиотеками, полными книг. Миллионами книг.
Бегом поднялась на второй этаж и успела прямо к самому началу лекции.
Ассирийские рукописи и письменность.
Она записывала, зевая, и мечтала о чашечке крепкого кофе.
После лекции она засела в библиотеке.
До сдачи диплома оставалось меньше месяца, а готова была лишь половина.
Пообедала она бутербродом, кроша его прямо на книгу, и запила купленным в автомате лонг-дринком.
Она старалась не отвлекаться на посторонние мысли, не связанные с ее исследованием, но всякий раз вновь мысленно оказывалась в той ледяной берлоге, и книжные строчки пропадали перед глазами.
Он на ней. Он сопит сверху, слюнявит ее ухо. Он имеет ее, не обращая внимания ни на что.
До чего противно!
Мурашки побежали у нее по спине, дрожь прошла меж лопаток, волоски на шее встали дыбом. Она виновато оглянулась. Как будто другие могли прочитать ее мысли.
Может, вся проблема, — подумала она, — в там, что моя жизнь свелась только к учебе, редким научным разговорам и длинным снам. Я просто тупею!
Да, спала она слишком много. Но по вечерам она возвращалась домой разбитая, и не хотелось никуда идти, никого видеть. Как можно куда-то идти, что-то делать, когда у тебя глаза закрываются?
Тебе надо сделать над собой усилие, сходить куда-нибудь, встретиться с людьми, пойти на праздник и забыть навсегда этого Джованни.
Перспектива погрузиться в светскую жизнь одновременно и пугала ее, и вызывала отвращение.
Бывает, что человек хочет ходить куда-то, а бывает, что человек предпочитает заниматься своими делами, сосредоточиться на работе.
Фигня!
Полная фигня!
Дело в том, что ты ленивая страшно. Так и живешь… скажи самой себе, что не хочешь делать усилий. Это же так удобно: завалиться перед телевизором. Тебе надо куда-то сходить и прежде всего закрутить роман, найти парня. Нормального парня, с которым поговорить можно, в магазин сходить и, может, даже на уик-энд уехать. Просто симпатичного, не так чтобы мечту всей жизни.
Того, с кем потрахаться!
Наконец-то она это произнесла.
Категорический императив. Трахаться.
Сколько времени я уже не занималась любовью?
Месяца два-три, не меньше.
Она была со своим однокурсником. Педро. Испанец, на пару лет ее моложе. Симпатичный, красивые плечи, красивая попка, но скучно с ним было смертельно. Он из тех, что умеют говорить только о себе, о своей семье, о том, что Испания — лучшее место на свете, о том, как летом отрываются на Ибице. Его сильно заносило. И еще он был упрямый и бесчувственный, приглашал ее каждый вечер. В конце концов, после нескольких недель его ухаживания, она привела его домой. И там, может, из-за выпитого, она ему дала.
Ничего такого.
Правда, ничего.
Франческа открыла дверь в квартиру. В руках у нее была сумка с покупками.
В квартире было холодно.
Она потрогала батареи. Теплые.
Как же это ее достало!
Эта Ренделл убогая экономит на ее шкуре.
Она надела фланелевый халат и шерстяные носки. Сделала себе яйцо всмятку и пюре быстрого приготовления. Включила телевизор и села с едой перед ним. Потом решила продолжить вязание, лежавшее на диване. Развернула его. Она недавно начала огромный свитер, двумя нитками, белой и коричневой. Хорошая работа. Шерсть она купила прошлым летом в Шотландии у одного пастуха. Прекрасная шерсть. Необработанная. Грубая. Еще пахнувшая овцой. По телевизору она не нашла ничего интересного. Выключила его. Поставила диск. «Вариации Гольдберга».
Зазвонил телефон.
Три звонка. Включился автоответчик.
«Алло, Франческа. Это Клайв Элсон. Тебя нет дома? Я хотел с гобой встретиться, пригласить тебя в Ки…»
Франческа внезапно вскочила и понеслась к телефону.
«Клайв! Клайв! Я дома! Как дела?»
«Нормально. Что делаешь, почему трубку не берешь?»
«Я постоянно боюсь, что это моя мама звонит из Рима. Она меня у телефона держит по два часа…»
«Мы сто лет не виделись. Хочешь, пойдем завтра на Фестиваль Кино и Музыки? Там ретроспектива Висконти. У меня есть два билета. Не будь такой противной, как обычно. Не говори мне нет…»
«Висконти! Я тебя умоляю! Ничего поновее нет?»
«Как? Висконти! Тебе не нра…»
«О'кей, о'кей. Пойду, пойду».
«Правда?! Здорово! Тогда я за тобой заеду около шести?»
«Перед институтом, на лестнице».
«Целую».
Повесил трубку.
Клайв.
Она его больше месяца не слышала. Забыла о нем. А ведь Клайв был хорошим приятелем. Они так развлекались, по крайней мере поначалу, когда ей не надо было торчать все время в институте. Совершенно о нем забыла. Все из-за учебы. Учеба засоряет мозги, набивает тебя датами и сведениями, которые вытесняют все остальное. Ложится на воспоминания, как цемент, и погребает их под собой.
Клайв.
Славный парень.
Художник. Пока еще неизвестный. Он встречался с Джулией Скатаста. Ее миланской подругой, учившейся на журналистку в Кембридже. Франческе было приятно, что он позвонил.
«Ну же, Франческа, старушка, давай, у тебя получится…» — повторяла она, вздыхая.
Вновь принялась за вязание.
Оставалось немного. Только рукава, но у нее закрывались глаза.