Он завопил, как свинья на бойне. Острая боль растеклась по всему лицу, стиснула горло и впилась в желудок. Он повалился на колени, и его вырвало макаронами «море и горы», десертом и всем остальным.
Они пронеслись рядом, как черные тени, стремительно, а он попытался, черт возьми, он все-таки попытался, блюя, протянуть руку и схватить одного из этих мелких ублюдков, но в руках у него осталось только бесполезное ощущение от прикосновения к джинсам.
Он повалился лицом вниз, в лужу рвоты и осколки стекла.
31
Он слышал, как они бежали, хлопнули дверью и смылись из зала.
Пьетро быстро вылез из матов и тоже помчался в сторону коридора.
Он был почти спасен, когда вдруг огромное окно у самой двери разлетелось на кусочки.
Осколки стекла полетели в стороны и попадали вокруг него, разбиваясь на части.
Пьетро замер, а когда понял, что в него стреляли, обмочился.
Он успел лишь открыть рот, как позвоночник и все прочие члены расслабились, и неожиданное тепло обдало ему пах, бедра и полилось в ботинки.
В меня стреляли.
Осколки стекла, застрявшие в оконной решетке, все еще падали.
Медленно-медленно он обернулся.
На другом конце зала, на полу, он увидел человека, выползавшего из кладовки, опираясь на локти. Все лицо у него было вымазано красным. И он целился в Пьетро из ружья.
— Осдадавись. Осдадавись иди я буду стделять. Жиздью детей клядусь, буду стделять.
Итало.
Он узнал низкий голос сторожа, хотя говорил он необычно. Как будто у него был сильный насморк.
Что с ним случилось?
Пьетро представил, что красное на лице Итало — не краска, а кровь.
— Сдой, мальчик. Де двигайся. Подял? Даже де пытайся.
Пьетро не шевельнулся, только повернул голову.
Дверь была там. В пяти метрах. Ближе, чем в пяти метрах.
«У тебя получится. Один прыжок — и ты снаружи. Беги!» Нельзя, чтобы его поймали, ни в коем случае, он должен бежать любой ценой, даже с риском получить заряд в спину.
Пьетро хотел бы это сделать, но ему казалось, что он не сможет пошевелиться. Он был в этом почти уверен. Словно подошвы его туфель приросли к полу, а ноги размякли, как кисель. Он поглядел вниз — у его ног образовалась лужица мочи.
«Беги!»
Итало с трудом пытался подняться на ноги.
«Беги! Сейчас или никогда!»
И он очутился в коридоре и помчался как сумасшедший, поскользнулся, поднялся и побежал, споткнулся на лестнице, поднялся и побежал к женскому туалету, к свободе.
А сторож орал:
— Беги! Беги! Беги! Я дебя всё давдо уздал… Я дебя всё давдо уздал. А ты как дубал?
32
Кому он мог позвонить, чтобы узнать что-нибудь про Эрику?
Конечно, агенту!
Грациано Билья взял записную книжку и набрал номер агента Эрики, этого козла, из-за которого ей пришлось тащиться на это дурацкое мероприятие. Естественно, его не было, но зато удалось побеседовать с секретаршей.
— Эрика? Да, она у нас была сегодня утром. Прошла пробы и уехала, — сказала она равнодушным голосом.
— А, уехала… — выдохнул Грациано и почувствовал, как в нем разливается блаженство. Пушечное ядро, висевшее в желудке, исчезло.
— Уехала с Мантовани.
— С Мантовани?!
— Точно.
— Мантовани?! Андреа Мантовани?!
— Точно.
— Ведущим?!
— А с каким же еще?
На месте пушечного ядра в желудке появилась банда хулиганов, задавшихся целью порвать в клочья его пищевод.
— А куда они поехали?
— В Риччоне.
— В Риччоне?
— На Большой парад на Пятом канале.
— На Большой парад на Пятом канале?
— Точно.
— Точно?
Он мог всю ночь повторять то, что говорила секретарша, только с вопросительной интонацией.
— Извините, я больше не могу говорить… У меня звонок на другой линии, — сказала секретарша, пытаясь избавиться от него.
— А зачем она поехала на Большой парад на Пятом канале?
— Не имею ни малейшего представления… Извините, но…
— Хорошо, я сейчас положу трубку. Но вы не могли бы дать мне номер мобильного Мантовани?
— Извините, я не имею права. Извините еще раз, я должна ответить на звонок…
— Подождите минуточку, пожа…
Повесила трубку.
Грациано так и сидел с трубкой в руке.
Странно, но первые секунд двадцать он не чувствовал ничего. Только огромную, бесконечную, вселенскую пустоту. А потом у него оглушительно зазвенело в ушах.
33
Остальные испарились.
Он вскочил на велосипед и пулей рванул с места.
Выехал на дорогу.
И помчался к дому через пустой город, сократив путь за церковью, по грязной дороге через поле.
Было мокро. И ничего не видно. Колеса вихляли и скользили в жидкой грязи. «Поезжай потише, а то упадешь». От ветра заледенели мокрые штаны и трусы. Ему казалось, что член втянулся между ног, как черепашья голова в панцирь.
«Быстрее! Уже очень поздно».
Он взглянул на часы.
«Двадцать минут десятого. Господи, как поздно, быстрее! Быстрее! Быстрее!» («Я тебя все равно узнал… все равно узнал. А ты как думал?»)
«Быстрее! Быстрее!»
Не мог он его узнать. Это невозможно. Он был слишком далеко. И тем более без очков.
Он не чувствовал уже ни кончиков пальцев, ни ушей, икры одеревенели, но он даже не собирался сбавлять скорость. Комья грязи летели ему в лицо и пачкали одежду, но он не сбавлял ход.
«Быстрее! Быст… узнал».
Он это просто так сказал, чтобы его напугать. Чтобы остановить его, а потом отвести к директору. Но он не поверил. Он не дурак.
Ветер раздувал куртку. Глаза слезились.
До дома оставалось совсем немного.
34
Грациано Билье казалось, что он попал в какой-то фильм ужасов, в один из тех, где по вине какого-нибудь полтергейста предметы поднимались в воздух и летали кругами.
Только в гостиной не шло кругом ничего, кроме головы Грациано.
— Мантовани… Мантовани… Мантовани… — непрерывно бормотал он, сидя на диване.
Почему?
Не надо об этом думать. Он не мог думать о том, что все это значит. Он, словно альпинист, повис над пропастью.