Кровать перенесли в главную комнату палатки и поставили в самом центре, как трон или алтарь. Кружева белой рубашки вздымались от тяжелого дыхания умирающего, который тяжело дышал, так как смерть была уже близка. Пьер де Турнемин был бледнее, чем утром, тени в подглазьях сгустились еще больше, но его голубые, как озера, глаза, глаза Жиля, были широко раскрыты и смотрели прямо на него…
Раненый с жадностью рассматривал Жиля., разглядывал его лицо, атлетическую фигуру, гордую посадку головы, его руки, пальцы одной из которых побелели, судорожно сжимая черный угол шляпы… Это продолжалось всего несколько секунд, но юноше показалось, что прошла вечность. Он ждал и в то же время боялся слов, что вот-вот сорвутся с этих пересохших губ, которые Свен время от времени увлажнял. Когда они наконец были произнесены. Жилю показалось, что они шли из-под земли, таким слабым и тихим был голос:
— Итак… ты сын Мари-Жанны? Ферсен мне сказал… Господи!.. Если бы я только знал… все, все могло быть иначе… А сейчас у меня так мало времени… Подойди! Подойди… сын мой!
У Жиля подкосились ноги, и он рухнул на колени возле кровати, глаза его были полны слез.
— Отец!.. — пробормотал он, ошеломленный и восхищенный ясным звуком этого короткого слова, которого он ранее не имел права произносить. — Отец… Я так о вас мечтал… Я вас так звал…
Дрожащая рука умирающего нашла его руку, схватила ее. Она была сухой и холодной, словно лапа хищной птицы.
— Значит, ты не ненавидел меня? Твоя мать не научила тебя меня ненавидеть? Я был ей так… отвратителен!
— Она мне никогда не рассказывала о вас…
— Тогда кто… кто? Господи… я так хочу знать! Скажи мне! Расскажи мне… о себе… о твоем детстве… Незаконнорожденный… Вот ты кто… без сомнения, по моей вине… но и по ее вине тоже! Видишь ли, я ее любил, и она тоже любила меня! О, недолго!… Лишь одно мгновение, лишь одну только ночь… ту ночь, что она мне подарила! Но затем… она снова стала прежней, и когда я умолял ее все бросить… поехать со мной в Африку… стать моей женой, она назвала меня Сатаной и прогнала… Говори, сын мой… расскажи мне о себе! У меня так мало времени, чтобы узнать тебя…
Белая фигура Ферсена появилась с другой стороны кровати и склонилась над умирающим.
— Сударь, — тихо сказал швед, — вам надо отложить на некоторое время этот разговор. Те, кого вы ждали, здесь. Все готово…
Посеревшие губы раненого растянулись в слабой улыбке.
— Вы правы. Я должен использовать как можно лучше оставшиеся мне минуты жизни… Попросите их войти… Встань, сын мой…
В палатку вошла безмолвная группа людей в красивых мундирах. Жиль встал с колен, но его пальцы были все еще сплетены с пальцами его отца. Он был поражен, увидев виконта де Ноайля, графа де Шарлю, великолепного в своем красном гусарском доломане герцога де Лозена, маркиза де Сен-Симона, графа де Де-Пона и, наконец, генерала де Рошамбо собственной персоной, по обе стороны от которого и выстроились все остальные. Коричневая ряса священника резко выделялась на фоне разноцветных мундиров. Умирающий встретил вошедших улыбкой и кивком головы:
— Я благодарен вам, господа, за то, что вы пришли… помочь мне исправить мою самую большую ошибку перед тем, как… предстать перед Богом. Господь позволил моему роду не угаснуть с последней и ничтожной ветвью, какой являюсь я. Сам того не зная, я оставил во Франции сына, известного вам под именем его матери и воспитанного ею. Этот сын — перед вами… Господа, теперь я прошу вас быть свидетелями торжественного заявления, которое… я делаю здесь в мой последний час!..
Он остановился и посмотрел на Ферсена, тот развернул перед ним лист бумаги.
— Сим актом, который за неимением нотариуса соблаговолил составить присутствующий здесь отец Вердье, священник Туренского полка, я признаю и узакониваю в правах моего внебрачного сына Жиля Гоэло как единственного и последнего потомка рода де Турнеминов де Лаюнондэ, чтобы он мог в будущем, если это будет угодно королю, носить… имя и герб, которые принадлежат ему по праву. Господин граф… — добавил умирающий, повернув голову к Рошамбо, — я думаю… что вы его узнали прежде меня. Не окажете ли вы нам честь, поставив здесь первым свою подпись?
— Это мне оказана честь, граф! Все мы, присутствующие здесь, знаем и ценим этого молодого человека. Несомненно, меньше, чем наши американские друзья, для которых он стал идеалом, но достаточно, чтобы поздравить вас с тем, что вы имеете продолжение в таком сыне! Почивайте с миром, так как, клянусь честью, ваш род будет продолжен достойно!
Взяв перо, которое протягивал ему Свен, генерал быстро подписался. Остальные по очереди сделали то же самое.
Когда они закончили, умирающий попросил приподнять его, чтобы он тоже мог поставить свою подпись. Усилие стоило ему новых мук, но он сделал это, хотя на бумаге расплылось несколько клякс и перо выпало из его руки. Его осторожно положили обратно на постель.
— Благодарю вас… — выдохнул он. — Благодарю вас всех! И пусть Господь… который даровал вам победу… хранит вас и помогает вам…
Один за другим офицеры отдали ему честь и вышли из палатки. Остались только Ферсен и его слуга. Жиль снова опустился на колени подле кровати и осторожно поднес к губам руку раненого, не пытаясь скрыть слезы, которые текли у него по щекам.
— Отец! — прошептал он. — Как мне высказать вам…
— Не надо!.. Тебе ничего не надо говорить…
Это только справедливо… И я так рад! Теперь расскажи мне… Я чувствую, как жизнь покидает меня. Я удерживал ее как мог… Приближается ночь… Она возьмет меня, но рядом с тобой я усну спокойно! Говори… Расскажи… Я хочу видеть тебя до конца…
Жиль говорил долго. Он рассказал о матери, о своем детстве, обо всех, кого знал, о Бретани, об Америке тоже. Его тихий голос наполнял палатку, на стены которой свет свечей отбрасывал пляшущие тени. Он хотел бы, в свою очередь, расспросить отца, узнать от него о его жизни до этой минуты, о трагедии его отъезда из Франции, о любви, возникшей слишком поздно в его переполненной наслаждениями жизни, любви, которую Мари-Жанна с отвращением отвергла… но Пьер де Турнемин почти не шевелился. Он больше не открывал глаз, дыхание его прерывалось.
И тогда Жиль умолкал, пока вновь не ощущал слабого пожатия руки, которую он все еще держал.
— Продолжай… — шептал умирающий.
И Жиль продолжал, еще и еще тише, пока наконец ледяные пальцы не отпустили его. Последний вздох… и Пьера де Турнемина не стало.
Где-то пропел петух. Наступал рассвет… На востоке небо уже бледнело.
— Скоро, — хрипло сказал Ферсен, не спавший всю ночь, — английские войска выйдут из Йорктауна и сдадутся генералу Вашингтону и генералу де Рошамбо, но сегодня вечером мы воздадим почести вашему отцу, как солдату, павшему от руки врага. Идите отдохните… господин де Турнемин.
Усталые глаза Жиля пристально взглянули на шведа. Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но волнение сдавило ему горло. Тогда он посмотрел на навеки недвижное тело на запятнанных кровью простынях. Внезапная боль пронзила его сердце и с хриплым стоном, содрогаясь от рыданий, он упал на тело человека, которого ему не дали любить.