– Что, вы не смогли забеременеть? – не поняла я.
– Я не смогла полюбить. Больше никогда мне не встретился тот, от кого Бог дал бы мне дитя. А потом я постарела. Ты мне не поверишь, но старость на самом деле – это большая часть нашей жизни. Женский век короток. И вот, после сорока ты еще полна сил, молода, чувствуешь, что еще все можешь. А вот родить – уже нет.
– Ну, почему же, – не согласилась я. – Сейчас рожают и в пятьдесят.
– Может быть. Может быть, – подавленно кивнула она. – Но в наше время такого не было.
– Может, вам отдохнуть, – обеспокоилась я.
– Машенька, родная. Знаешь, как я переживаю, что не решилась тогда родить. И ничего уже не поменять было. Но у тебя еще есть возможность решить все иначе. Ты имей в виду, я не против. Я за! – я уколола ей реланиум. Но ее слова разбередили мою и без того слезливую душу. Может, и правда, родить? Ну, не оставит же нас уж совсем на улице государство. В конце концов, всегда сниму комнату. Может, все-таки… Да, мне не привыкать забывать. Я отлично умею стирать из памяти то, что там уже не нужно. Я так много времени и сил потратила на то, чтобы научиться это делать. Мужчина? Немного слез, капелька спиртного. Работа, подруги, коллеги по «03». Сигарета с утра и перед сном. Не знаю, умею ли я любить, но вот забывать у меня получается просто прекрасно. Но может быть, хоть раз, хоть один раз попробовать оставить в памяти человека, который, хоть и ушел, но был так прекрасен, так мне нравился. И родить ребеночка с голубыми глазами цвета льда? Может быть, сына.
– Не стоит поддаваться мимолетной слабости. Надо все хорошенько обдумать, – сказала я сама себе перед тем, как лечь спать. – У меня еще есть время.
– Время? С чего ты взяла, что у тебя есть время? – откуда-то извне услышала я мысль.
– Ну, все-таки. До вторника, – отмахнулась я и провалилась в сон.
И приснилось мне, как иду я по горной дороге в сторону перевала. В Грозном только-только начинается веста, и природа наполнена таким ароматом, таким благоуханием, что у меня от этого буйства кружится голова. Дорога идет все вверх и вверх, вокруг всюду видны заснеженные вершины гор, а моя голова кружится все сильнее, потому что вокруг остается все меньше кислороду. И я понимаю, что начинаю задыхаться, потому что дорога кончилась и, оказывается, давно превратилась в тропу. Очень резкую тропу, практически еле заметную змейку, круто поднимающуюся вверх по горе. Вокруг красота, но у меня нет никаких сил смотреть вокруг. Я еле дышу, так мне тяжело идти. А гора нависает надо мной, кажется, скоро я уже не идти буду, а карабкаться. И вдруг я вижу, что на вершине горы стоят мать с отцом. Мать строго смотрит на меня и качает головой, а отец жестами зовет к себе и протягивает руку.
– Давай, Манечка, еще немного. Совсем чуть-чуть!
– Папа, это ты? – столбенею я. Странно, но даже в этом сне я помню, что моего папы давно уже нет в живых.
– Я, маленькая. Я. Иди скорее, я тебе помогу.
– Но ты же умер! – хмурюсь я.
– Ну и что? Это что же, повод не слушаться нас с папой? – с претензией на скандал вопрошает мама.
– Ох, тяжело. Я не дойду до верха, – жалуюсь я. И хотя очевидно, что я уже выросла, мне страстно хочется, чтобы папа взял меня на ручки и донес до вершины.
– Слушай, не задерживайся! – раздраженно говорит мне мать. – Нам и так тут быть не положено!
– Мама, я не могу быстрей. Я устала, – хныкаю я.
– Что ты прицепилась к девочке. Пусть идет, как может, – также как в детстве, заступается за меня отец. Но тут я понимаю, что тропа кончилась и останавливаюсь совсем.
– Куда идти? Тут нет прохода?
– Как нет? – начинает метаться по вершине мать. – Он должен там быть. Должен!
– Слушайте, я пойду вниз и поищу другую дорогу, – кричу я им, но на их лицах отражается паника.
– Не смей спускаться! Нет!
– Но тут нет дороги, гора нависает. Я же не альпинистка.
– Подожди минуту, – волнуется отец, но на небе уже собираются тучи. Я понимаю, что если останусь стоять на месте, то попаду под ливень. А наш южный ливень – это вам не тот маловразумительный подмосковный дождичек. Молнии будут скакать по небу, отпрыгивая от горных вершин, а вода может сорвать сверху не только горную породу, но и огромные валуны. Вырвать с корнем деревья. Или порывом ветра сбить забредшего не ко времени путника с горы вниз, в пропасть.
– Куда это ты направляешься, несносная девчонка? – уже откровенно орет на меня мать. Но я понимаю, что если хочу не попасть в грозу, мне надо спешить. Я торопливо бегу по тропинке вниз, хватаясь руками за кусты.
– Мама, я потом приду, после дождя.
– Эх, если бы ты только знала, до чего же хорошо с той стороны! – восклицает отец.
– Я все понимаю, но мне-то ведь туда никак не попасть! – объясняю я ему, выбираясь на широкую дорогу, по которой пришла. – Там нет хода.
– Посмотри вверх! – кричит мне он. Я поднимаю голову и вижу, что поодаль от тропы, по которой я шла, идет еще одна, спрятанная в камнях. И что по ней действительно можно было пролезть, но тут как раз и начинается ливень. Сначала на мою ладонь падает всего несколько капель воды. Тяжелых, тугих капель мутно-серого цвета, а потом начинается. С неба сплошным потоком на меня падает вода. Она заливает мне рот, нос, мешает дышать. Моментально пропитывает одежду. Я стараюсь увернуться от сплошных потоков, но у меня почти ничего не получается. Вокруг грохочет гром, сверкают молнию, а дорога под моими ногами на глазах размокает и начинает стекать вниз стремительным грязевым потоком. И вот тут я начинаю кричать от ужаса.
– Мама! Мама! Папочка! Спасите! – но они, конечно же меня не слышат, потому что на самом деле я только сплю и вижу страшный сон. Сон, от которого меня отрывает морщинистая рука Полины Ильиничны.
– Маша! Машенька! Что с тобой? Что ты так кричишь?
– А? Что? Где я? Мама! Папа!
– Маша, это я. Полина Ильинична! – мирным тоном говорит она, поглаживая меня по руке.
– Мне приснился страшный сон, – бормочу я.
– Ну-ну, все прошло. Ты дома. Все хорошо, – успокаивает меня она. Но тут я всем телом почувствовала, что далеко не все хорошо. И не в порядке. И не прошло.
– Полина Ильинична, я вас напугала? – я села и включила свет моей прикроватной лампы.
– Да уж, есть немного, – усмехнулась она. – Давненько тебе не снились кошмары.
– Мне приснились родители. К чему бы это? – я судорожно пыталась восстановить в памяти все повороты моего сна, но он неотвратимо таял, превращаясь в туманное воспоминание, ощущение, набор эмоций с минимумом фактов.
– А они что делали?
– Звали меня к себе. Я что, умру? – испугалась я.
– Ну что ты, Маша. Что ты, – замахала на меня она.
– А что, ведь сегодня пятница! Вдруг это вещий сон! – Полина Ильинична, как и положено всякой старухе, тоже была суеверна. С четверга на пятницу – это серьезно. Мы помолчали каждая о своем.