– Куда? Домой?
– А что? Нельзя? Ну, тогда ты ко мне подваливай! Посидим где-нибудь, потолкуем! Знаешь, где моя блинная стоит? Не знаешь? Я тебе сейчас объясню…
– Нет, Ира. Я не поеду. Извини.
– Опять она извиняется! Нет, что за баба такая? Тогда давай говори адрес, я к тебе подскочу! Все брошу и подскочу! На хрен вообще эта работа сдалась, когда у сватов такой раздрай в семье творится! Ничего, Танюха, справимся! Мы с тобой бабы умные да хитрые! Тем более у меня для этого дела уже и вариант есть! Чего ты молчишь, Танюха? Ревешь, что ли?
– Нет… А… о каком ты варианте…
– Здрас-сте приехали, о каком! Да о том самом! Мы же вчера договаривались!
– Не надо! Я ни о чем таком не договаривалась! Я прошу тебя, Ира, не надо мне никаких вариантов! Пожалуйста! Я не хочу, Ира! Я передумала, и вообще, мне ничего такого и близко не надо…
– Нет, Танюха, надо. Уж поверь моему опыту. И не трепыхайся попусту, лучше адрес мне продиктуй. Это где-то в районе Краснолесья, да? Где новые высотные дома?
– Да…
– А улица какая?
Онемевшими от презрения к самой себе губами Таня продиктовала адрес, нажала на кнопку отбоя, потом вздохнула неожиданно легко. Что ж, пусть Ира едет. С ней рядом как-то… не очень страшно. И пусть она будет рядом, пусть сколько угодно рассказывает про свои «варианты». Можно и послушать. Жалко, что ли? От чужих рассказов виноватости не приобретешь, а отвлечься от грустных мыслей можно.
Проходя мимо зеркала, она вдруг остановилась, внимательно вгляделась в свое лицо. Не как обычно, а будто со стороны. Будто приноравливая его к оценке того самого, который… вариант. Хотя чего в него особенно вглядываться – обыкновенное бабье лицо. Совсем для оценки не приспособленное. Наверное, для этого дела особенные какие-то лица нужны, с кокетливой хитринкой в глазах, с интимной интересинкой, готовой вспыхнуть навстречу мужскому взгляду. А у нее откуда все это хозяйство возьмется? Она сроду ни на кого, кроме Сережи, и не смотрела… Нет, лучше и не вглядываться. Ничего на нем, кроме пресловутой пугливой порядочности, и не выискать. Хотя Сережа всегда говорил, что она – очень красивая. Она ему верила на слово, ей хватало…
Маша остановилась у зеркальной витрины цветочного киоска, мельком глянула на свое отражение. Так и есть – заплаканный ужас там был, а не отражение. Лицо бледное, под глазами – черные круги от расплывшейся туши, нос покраснел и распух, розовая помада разъехалась по губам во все стороны, как у несчастной распутной девицы после пьяного поцелуя. Хороша, нечего сказать! Разобиделась на отца так, что позволила себе идти по улице и обливаться слезами при всем честном народе. Но ведь в самом деле – обидно! И не от слов отцовских обидно – она, если честно, и не помнит толком, что он ей там говорил.
Обидно не от слов, а от холода, от ощущения – как он эти слова говорил… Будто он чужой мужик, а не папочка родненький…
Собственное лицо в витрине снова опасливо скривилось, губы разъехались пухлой подковкой, и в носу защекотало-защипало солоно и горько. Пришлось с силой втянуть в себя воздух и откинуть голову назад – хватит плакать, и так уже от жалостливого народного понимания деваться некуда. Вот две тетки с кошелками остановились в стороне, глядят на нее с пристрастием. Того и гляди, подвалят со своим бабским участием – кто, мол, тебя обидел, девочка… Или вон тот коренастый мужик с ребенком за спиной… Стоит, уставился! Чего уставился, спрашивается? Лучше ребенком своим занимайся, а не глазей, как молодые девчонки плачут! Поздно уж тебе, ты свое отглазел…
Отражение стоящего за спиной мужика колыхнулось в витрине, приблизилось почти вплотную. Маша вжала голову в плечи, оглянулась, собираясь короткой и грубой отповедью упредить участливые вопросы. И застыла на месте с раскрытым ртом.
– Лёва! Ой, господи, Лёва… Это ты… Привет… А я тебя и не узнала…
– Маш, что с тобой? Ты чего плачешь, Маш? Случилось что-нибудь, да? Я стою, смотрю, ты или не ты…
– Да ничего не случилось, это я так. Ну, в общем… зачет завалила…
– Да? И потому идешь по улице и рыдаешь? И почему здесь, в этом районе? Твой институт вроде на другом конце города находится!
– Лёв… А ты что здесь делаешь? И вообще – чей это ребенок с тобой?
Будто опомнившись, Лёва колыхнулся в сторону маленькой девчонки в смешной вязаной шапке с помпоном, пугливо стрельнул в сторону глазами, потом в каком-то священном ужасе уставился на Машу. Казалось, он даже дышать перестал, так и стоял столбом. Хотя со столбом Лёву сравнивать – не из той оперы, наверное. Скорее, он походил на вялый стог сена, оттаявший от зимних снегов. Приземистый, неуклюжий, ветрами расхристанный. Милый, привычный Лёва в очках с толстыми линзами, добрый друг детства. Хотя, скорее, не друг, а нянька. Добрая Арина Родионовна. Сколько смешных детских слез в его жилетку выплакано, сколько тайн поведано…
– Эй, ты чего так перепугался, Лёв? Я что-то не то спросила? Чей, говорю, ребенок с тобой?
– Как это – чей? – вдруг подала писклявый голосок девчонка и с силой дернула Лёву за руку. – Вы что, тетя, не знаете, что это мой папа?
– Не поняла… кто? Папа?!
Маша подняла на Лёву недоуменное лицо, нервно хохотнула, тут же поперхнулась воздухом и закашлялась. Нет, этого даже придумать невозможно! Чтобы тети-Светиного сына Лёву – и кто-нибудь папой назвал! Даже в шутку и то невозможно!
– Не пугайся, Маш. Лучше познакомься – это Надюшка. Она недавно сделала мне предложение называться папой. А я с радостью согласился. Вот такие дела.
Он смешно развел руки в стороны, будто извиняясь за сказанное. И снова замолчал, виновато глянув на девчонку по имени Надюшка.
– Лёв, я не поняла… Ты что, женился, что ли? А почему мы не знаем? Я думаю, такое событие мимо нас все равно бы не прошло!
– Да нет, Маш. В общем, все это долго объяснять… Ну да ладно. Тебе – расскажу. А лучше знаешь что? Пошли к нам обедать! Это недалеко, вон в той серой пятиэтажке. Пошли, пошли! Сама все и увидишь! Может, хоть совет какой дельный дашь. А то я зашлохался совсем. Заодно и умоешься, а то на тебя смотреть страшно.
– Ну что ж, пошли… А… к кому это – к вам?
– А к нам домой! – весело запрыгала около Лёвы Надюшка, тряся красным помпоном шапки. – Мы с папой Лёвой сейчас в больницу ходили, потому что я ангиной болела и в садик не ходила! А теперь мне уже можно в садик, так врач сказал! Пап, ты меня завтра в садик отведешь? Или мама?
– Лёв… А тетя Света знает? – удивленно выдохнула Маша, следя за мельканием Надюшкиного помпона, как завороженная.
– Машк… Ну что ты глупые вопросы задаешь? Конечно не знает.
– Но как же… Лёв, а она вообще – кто, эта Надюшкина мама? Откуда она взялась?
– Моя мама – самая хорошая, вот! И ниоткуда она не взялась! – быстро развеяла ее сомнения девчонка. – Она сейчас дома, обед готовит! Ей по улице тяжело ходить, потому что она сильно беременная и скоро братика нам рожать будет!