– Потому что мы уже пришли, слава богу. Нам сюда, в этот дворик…
Дворик меж панельных пятиэтажек оказался довольно уютным, с кустами и клумбами, с типовыми ярко раскрашенными постройками детского городка. Лёва, поколдовав с кодовым замком, распахнул настежь дверь подъезда, взмахнул галантно рукой:
– Дамы, прошу!
– Пап, а можно я погуляю?
Надя выдернула свою ладошку из Лёвиной руки, опять запрыгала на одном месте, весело тряся помпоном красной шапки. По Лёвиному лицу, пока она так прыгала и смотрела на него в ожидании, пробежала целая волна разнообразных эмоций – от растерянности и нерешительности к удивлению, от удивления – к доброй улыбке, потом улыбка снова переросла в нерешительность, и все завершилось выражением строгой отцовской задумчивости. Последняя эмоция, которая «строгая отцовская задумчивость», подходила Лёвиному лицу больше всего. Правда, подумалось Маше, слишком уж для глаза непривычной была.
– Погулять, говоришь? Ну что ж, погуляй… Но только в поле зрения! Поняла? Чтоб тебя из окна видно было!
– Ладно, ладно! Я в поле зрения буду!
– И чтоб домой – по первому зову! – заполошно погрозил он пальцем в спину убегающей новоявленной дочери. – Поняла? Ты меня слышишь, Надежда?
– Поняла, поняла! – обернулась на ходу девчонка. – Я вон там буду гулять, около песочницы, с Янкой из третьего подъезда! Там поле зрения очень даже хорошее!
– Да уж… Строг, строг папашка… – от души повеселилась Маша, глядя в суровое Лёвино лицо. – А тебе идет, между прочим…
– Ладно, пошли! – решительно подтолкнул ее Лёва под локоток. – Нам на пятый этаж надо. Лифта, извините, не имеется. И лампочек на площадках тоже. Так что смотри лучше под ноги. Иначе к зареванному фейсу еще и пару синяков заработаешь.
На пятом этаже их уже ждали – в дверном проеме, сложив на огромном круглом животе ручки, стояла маленькая простоволосая женщина, улыбалась пигментным расплывшимся лицом навстречу Маше так искренне, будто она осчастливила ее своим появлением на всю оставшуюся жизнь.
– Ларочка… Познакомься, пожалуйста, это та самая Маша, о которой я тебе рассказывал… – просипел у нее за спиной запыхавшийся Лёва.
– Ой, да я сразу так и поняла! Я вас в кухонное окно с улицы увидела! Заходите, заходите, Машенька, у меня как раз и обед готов! Ничего особенного, просто суп и картошка, но зато все свежее, горячее… Меня Ларисой зовут, Машенька!
– Да. Я уже в курсе. Только говорите мне «ты», ладно?
– Ой, ну наконец-то мы с вами… с тобой, вернее, как следует познакомимся! А то мне Лёвушка столько рассказывал, что мне казалось, я тебя на улице узнаю, когда мимо проходить буду!
– Ларис, ей бы умыться… – с трудом влез в ее радостную трескотню Лёва, подталкивая Машу в сторону ванной. – Видишь, на лице сплошной слезно-косметический абстракционизм…
– Ой, а что случилось? Тебя кто-то обидел, Машенька? Хулиганы на улице пристали, да? И неудивительно, ты такая красавица…
Она еще что-то лепетала ей вслед доброжелательное, даже когда Маша оказалась за закрытой дверью ванной комнаты. По инерции, наверное. Хорошую себе женщину Лёва нашел. Добрую. Нет, не так. Хорошая женщина, слава господу, Лёву нашла. Добрая. А иначе и быть не могло. Те, которые злые, на Лёву не согласятся. Если и найдут, то мимо пройдут. Он для злых женщин – явная некондиция.
Умывшись, Маша посмотрела на себя в зеркало, попыталась натянуть на припухшее от слез лицо веселую приветливую улыбку. Надо же как-то соответствовать Ларисиной дружелюбности, раз в гости приперлась. Да еще и к обеду.
Лариса вовсю хлопотала на кухне, неловко поворачиваясь с пузом между плитой и столом. На плите что-то аппетитно булькало, издавало пряные овощные запахи, исходило густым паром. Маша присела на кургузенький шаткий стульчик, огляделась кругом. Кухня у Ларисы была маленькой, чистой и довольно уютной. Сразу, однако, бросалось в глаза, что этот уют происходил не сам по себе, а из старательных хозяйских ухищрений. Рукодельные голубые занавесочки на окне, все в пышных оборках, большая румяная баба-кукла на чайнике, пластиковые тарелки с пасторальными картинками, развешанные по стенам, дешевые клеенчатые обои в клеточку создавали эффект кокетливой, даже несколько легкомысленной бедности. Даже светильник-абажур над головой был, похоже, изготовлен хозяйскими руками – тоже весь в пышных оборочках.
– Сейчас, сейчас… Я только зелень в суп добавлю, а в картошку – масло. Пока Лёва за хлебом бегает, оно как раз все настоится. Вроде съедобно получилось. Ой, Маш… Это ничего, что я Лёву за хлебом отправила? Он у меня такой рассеянный, ужас! Представляешь, опять хлеба забыл купить! Когда с Надюшкой в поликлинику пошел, я ему три раза напомнила, и все равно забыл! Видимо, не три, а пять раз напоминать надо!
Тут же она и зашлась легким смехом, будто Лёвина рассеянность доставила ей огромную радость. Маше тоже пришлось поневоле улыбнуться.
– Да. Лёва у нас очень рассеянный. Но вы, я вижу, его и такого очень любите.
– Да, Машенька. Люблю. Очень люблю. Скажи: а разве можно его не любить?
– Ну, на этот вопрос однозначного ответа просто быть не может, по-моему… А скажите, Лариса, вы не боитесь, что тетя Света… Ну, то есть Лёвина мама…
– Машенька, Машенька, я тебя умоляю! – трепетно сложив на груди ручки и осторожно глянув на дверь, почти шепотом произнесла Лариса. – Я тебя умоляю – не говори с Лёвой про маму! Это же такое у него больное место! Он очень терзается оттого, что держит наши с ним отношения в тайне…
– Ага! Терзается он, видите ли! А вы? А вам каково?
– Да что я… И я, если честно, всяких объяснений с Лёвиной мамой побаиваюсь. Я ведь старше Лёвы на десять лет…
– На сколько?!
– На десять. Это я просто сейчас так выгляжу – от беременности все молодеют.
– А… Вам что, выходит… Сорок лет?
– Ну да… Ты хочешь сказать – поздно для родов?
– Нет, я насчет родов ничего такого не знаю. Я просто представляю, как это обстоятельство, извините, тетя Света воспримет.
– Ну да… И я про то же – как… Ужас, правда? У меня к тому же и профессия не престижная – воспитательница в детском саду. Да и красотой я не блещу, как сами видите.
– Ну, Лёва тоже, допустим, не Ален Делон.
– Ой, что ты, Машенька! Лёва – он такой интересный мужчина! Молодой, симпатичный, с образованием… Нет уж, пусть пока все будет как есть. То есть тайной остается. И Лёвушку ты тоже не осуждай, Машенька. И не надо с ним говорить об этом. Он расстраивается.
– Ни фига себе – он расстраивается! И сколько времени он так будет расстраиваться? Всю жизнь, что ли, висеть будет между тетей Светой и вами? И тетя Света не будет знать, что у нее внук растет? Ни фига себе…
– Ну, я тебя прошу, Машенька! Не надо! Пусть все остается как есть! Мы с Лёвой счастливы, и ладно, и хорошо… Да вон он уже бежит, с хлебом… – тихо проговорила Лариса, глядя в кухонное окно, и весело махнула ручкой над головой. Потом потыкала пальчиком в сторону детской площадки, озвучив свой жест тихим бормотанием: – Надюшку… Надюшку позови, обедать будем…