– Да.

– Но похоже, вы человек, который в состоянии справиться с трудностями.

– Да, – вздохнула Алекс, – я справляюсь. Так или иначе. – Она улыбнулась.

Он улыбнулся ей в ответ и отпил кофе.

– У вас есть какая-нибудь… – она покраснела, – какая-нибудь точка зрения на спиритизм?

Она увидела, как его лицо омрачилось, словно по нему прошла тень.

– Я бы не советовал вам, миссис Хайтауэр, я бы вам решительно не рекомендовал. А вы… – Он замялся.

– Нет-нет, но мне посоветовали…

– Я видел только зло, причиненное им, и никогда ничего хорошего.

Ей показалось, что ему вдруг стало не по себе и он собрался уходить.

– Я вообще не верю во все это.

– Весьма разумно. Если какая-то подруга посоветовала вам такое, то вряд ли ее можно считать близким человеком. Молитвы, любовь, добрые воспоминания и время – вот что исцеляет; ничего не удастся достичь, пытаясь вернуть тех, кто ушел от нас, ничего, кроме разочарования… – Он помедлил.

– И?..

– Существует много сил зла, миссис Хайтауэр. В мире вообще много зла; и те, кто занимаются оккультными науками, причиняют вред и себе и другим.

Алекс кивнула:

– Я и не собираюсь ими заниматься.

– Отлично. – Он улыбнулся. – Не хотите ли помолиться вместе?

– Помолиться вместе? – Алекс замялась, краснея. – Да… м-м-м… благодарю вас, – неловко сказала она.

Младший викарий прикрыл глаза, и они в один голос вознесли благодарение Господу. Затем он продолжал читать молитвы, а она сидела с плотно закрытыми глазами; странно чувствовала она себя в этой гостиной наедине со священнослужителем, но, открыв глаза, Алекс ощутила спокойствие и прилив сил.

– Не позволите ли нанести вам визит еще раз?

– Прошу вас, заходите каждый раз, как будете проходить мимо.

Он ушел – ей показалось, что он куда-то спешит; вообще в нем что-то изменилось в тот момент, когда зашел разговор о спиритизме, – появилась какая-то сосредоточенность, причину которой она не могла определить.

Закрыв за викарием дверь, она вернулась в холл. На лестнице, что вела в фотолабораторию, продолжал гореть свет, и она подумала, не стоит ли вернуться и еще раз просмотреть фотопленку. Нет, решила Алекс, этим она займется утром, при дневном свете, когда отдохнет и зрение не будет откалывать с ней такие номера. Она вздохнула: когда-нибудь ей все же придется заняться комнатой Фабиана, как-то определиться с его одеждой, с его вещами. А вдруг он оставил завещание, внезапно пришло ей в голову.

Алекс поднялась в его спальню и включила свет. В комнате было уютно и спокойно, словно та была рада ее появлению. Его тапочки у кровати, поставленные на место Мимси; глупая Мимси, с улыбкой подумала она. Мимси бурно восприняла все происшедшее; Алекс даже позавидовала подобному взрыву эмоций – так лучше всего расставаться со скорбью, – позавидовала непритязательности Мимси и ее простодушному латиноамериканскому темпераменту. Порой ей тоже хотелось выплеснуть все свои чувства.

Алекс взглянула на строгий портрет на стене – взгляд Фабиана был холоден и тверд; она поежилась.

– Не смотри так, дорогой, – сказала она, закрывая глаза. – О Господи, позаботься о моем милом Фабиане, защити его, где бы он ни был. – Она открыла глаза, в которых стояли слезы, присела на постель сына и тихонько заплакала.

Затем, встав, она увидела перед собой на стене фотографию в рамке – спортивная модель «ягуара» и огромные стилизованные плакаты с изображением старинных гоночных машин. Длинные ряды книг: научная фантастика, астрономия. Она посмотрела на стоящий у окна телескоп, который Дэвид подарил ему на шестнадцатилетие. Подойдя к нему, она сняла крышечку с тубуса и заглянула в окуляр. Алекс вспомнила, как Фабиан терпеливо показывал ей звезды: Большая Медведица, Плеяды, Уран, Юпитер. Он знал их все, а она никогда не могла толком разобрать, где какая; ей было трудновато найти даже Млечный Путь. Она снова посмотрела на звезды – огромные сгустки льда, не там ли где-то среди них обитает сейчас Фабиан.

Открыв ящик комода, она стала разбирать носки сына: зеленые, желтые, розовые – он всегда предпочитал яркие цвета. Ее внимание привлекло что-то на самом дне ящика, и она сдвинула носки в сторону. Это была открытка с изображением длинного красно-кирпичного здания с магазинами и открытым кафе – «Квинси-Маркетс, Бостон, Массачусетс». Ниже лежало еще несколько открыток из Бостона, с самыми разными видами города: «Река», «Массачусетский технологический», «Гарвардский университет», «Гавань», «Панорама исторического „Бостонского чаепития“» – читала она названия. Странно, подумала она, он никогда не был в Штатах, никогда даже не заговаривал о них; почему набор этих открыток лежит на дне ящика, словно он прятал их?

Этой ночью она, как в детстве, спала не выключая света. Со временем все затянется, сказал младший викарий, раны перестанут болеть. Поспав какое-то время, она проснулась, взглянула на зеленый светящийся циферблат часов и лежала, обуреваемая чувством тревоги, слушая тишину ночи. Потом подняла глаза к потолку и перевела их на стену, за которой была комната Фабиана.

И увидела слова на экране монитора. А с фотографии на нее смотрел Фабиан.

Она плотно закрыла глаза, стараясь прогнать из памяти эти образы, заглушить все, что не давало покоя.

8

Когда Алекс ехала в Кем, начало моросить: точно так же, как в тот день, когда она везла Фабиана к началу первого семестра. Странно, подумала она, что в памяти остаются такие несущественные подробности. Машина, забитая вещами. Их разговор. «У тебя есть какие-нибудь соображения по поводу того, что ты будешь делать после Кембриджа, дорогой?»

Он смотрел перед собой, как бы грезя наяву. «Нет», – несколько торопливо ответил он.

Алекс поняла, что младший викарий был прав: как мало мы знаем о собственных детях, как бы они ни жались к нам, ни дарили розы, как бы ни чувствовали, в каком мы настроении. Она вспомнила тот день, когда сообщила Фабиану, что они с Дэвидом решили жить отдельно. «Я уже давно это знал, мама», – сказал он, подошел к ней и поцеловал, этот ее странный, высокий и худой сын, который с годами заметно окреп – в детстве он был ребенком со слабой грудью, с пугавшими ее вспышками ярости, странными приступами мрачности, он проводил долгие часы запершись в своей комнате.

Слыша эхо своих шагов, Алекс прошла по четырехугольному двору, поднялась по каменной лестнице и нашла 35-ю комнату. «Я волнуюсь, – осознала она, – волнуюсь перед тем, как постучать в дверь».

Дверь открылась почти мгновенно, и она отпрянула в сторону.

Почему он всегда обращается к ней так, словно подсмеивается? – подумала она. Она посмотрела на его мрачное настороженное лицо, которому порезы и синяки придавали еще более сатанинский вид; в его странных глазах читалась сдержанная насмешка, словно это была пара заговорщиков. Неужели он в самом деле был лучшим другом ее сына?