Мужик нетвердыми шагами спустился ко мне.
— Знаешь, старичок, я тут замерзла как собака. Зайдем куда-нибудь? — предложила я.
Он кивнул как-то неопределенно, но я немедленно подхватила его под руку и потащила обратно в Маруяма-тё до ближайшего лав-отеля. Мужик — с виду типичный сарариман, под пятьдесят, а может, и больше. Физиономия опухшая. Сразу видно, выпить не дурак. Смуглый. Ноги у него заплетались, и я еле втолкнула его в номер.
— Будет стоить тридцатку.
— У меня столько нет.
Мужик неуверенно пошарил по карманам и извлек на свет божий какую-то квитанцию и сезонку на электричку. Чтобы не оставить ему шансов на отступление, я толкнула его на кровать и впилась губами в рот. От него несло как от винной бочки. Он поспешно отстранился и, внимательно посмотрев на меня, сказал:
— Извини. Давай не будем, а?
— Постой-постой, как же так? Сам меня сюда затащил… Нет уж, гони тридцатку!
Я ни за что не хотела упустить клиента, первого после такого долгого перерыва. С обреченным видом тот выудил из бумажника несколько тысячных и опустил голову:
— Вот три тысячи. Больше нет. А я пойду. Мне ничего не надо. Хорошо?
— Послушай! Я работаю в большой компании. Хочешь знать, почему я по вечерам этим занимаюсь? — спросила я, присаживаясь на кровать и стараясь держаться с достоинством.
Он спрятал бумажник и быстро накинул плащ. Стараясь не отставать, я тоже стала собираться. Сейчас потребуют деньги за номер, а за что платить-то?
Протрезвевший клиент начал торговаться у стойки:
— Номером мы совсем не пользовались, ничего не трогали. Давайте за полцены. Мы и были-то минут десять, не больше.
Черноволосый человек за стойкой мельком взглянул на меня сквозь очки от дальнозоркости. Несмотря на солидный возраст, он был абсолютный брюнет, из чего я сделала вывод, что он тоже в парике.
— Ладно! С вас полторы тысячи.
У клиента будто камень с души свалился. Он отдал две тысячи, получил на сдачу пятисотиеновую монету, но подвинул ее человеку за стойкой:
— Извините. Это вам за беспокойство.
Я тут же протянула руку:
— Это мое. В конце концов, я тебя целовала. Всего за какие-то три тысячи.
Клиент и человек за стойкой ошеломленно уставились на меня, но я хранила олимпийское спокойствие. Все-таки монета досталась мне.
До последней электрички оставалось совсем немного. Я выпила еще банку пива, снова спустилась по каменным ступеням и зашагала к станции Синсэн. Сегодняшняя выручка — три тысячи. Точнее, три с половиной, если прибавить чаевые администратору в лав-отеле, которые я у него отобрала. При этом потратилась на пиво и кальмаров. Так что почти в дефиците. По пути к станции мне попался дом, где жил Чжан. Я поглядела на его окно на четвертом этаже. В квартире горел свет.
— Ну вот и снова встретились. Как дела? — услышала я за спиной.
Чжан! Я швырнула в сторону пустую пивную банку, она со звоном покатилась по мостовой. Чжан был в той же кожаной куртке и джинсах; вид у него был очень серьезный. Я посмотрела на часы.
— У меня еще есть чуть-чуть времени. Твои сожители не захотят сейчас позабавиться? Как думаешь?
— Ты, конечно, прости, — протянул Чжан, словно извиняясь, — но ты им не очень показалась. Говорят, больно тощая. И Дракон, и Чэнь И. Всем дамы в теле нравятся.
— Ну а тебе?
Чжан закатил большие глаза. У него были густые брови, пухлые губы. Мне все в нем нравилось, если б не наметившаяся лысина. Мой тип. Как раз то, что нужно.
— Мне любая подойдет, — засмеялся Чжан. — Я со всеми могу. Кроме сестры.
— Тогда обними меня.
Я прильнула к Чжану. Как раз в этот момент к платформе подошел поезд на Сибуя, из вагонов стали выходить люди. Шли мимо и глазели на нас, но мне было на них наплевать. Чжан растерянно обхватил меня руками, а я невольно прижималась к нему все сильнее. На меня вдруг напала тоска.
— Ты пожалеешь меня? — спросила я ласково, чтобы угодить ему.
— Ты чего хочешь: трахаться или чтоб тебя жалели?
— И то и другое.
— Ну уж нет. Придется выбирать. Или так, или эдак, — холодно проговорил он, грубо отцепляя мои руки и глядя мне в лицо.
— Чтобы жалели, — пробормотала я и тут же спохватилась: «Ой, что-то я не то сказала». Ведь мне хочется заработать. Иначе какого черта я торчу на улице? Что мне нужно от клиента? Доброе отношение? Нет, конечно. У меня голова пошла кругом, как после хорошей выпивки.
Я прижала руку ко лбу.
— Хочешь, чтобы я пожалел тебя? Тогда плати.
Я в изумлении подняла глаза на Чжана. В темноте его ухмыляющаяся физиономия показалась зловещей.
— Я должна платить?! А не наоборот?
— Нет, подумай, чего ты просишь. Ты же никого не любишь. Ни себя, ни других. Вот тебя и гнобят.
— Гнобят?
Я наклонила голову набок, не понимая, что он имеет в виду. Разыгрывать с ним паиньку больше не хотелось.
— Вот именно: гнобят, — весело продолжал Чжан. — Я это словечко недавно узнал. Ну это когда дурят, вертят как хотят. Тебя гнобят в твоей фирме, гнобят мужики. А раньше отец гнобил, и в школе тоже.
Я прикинула, что моя последняя электричка уже вышла с конечной в Сибуя. Чжан говорил и говорил, а я смотрела на рельсы. Ничего не оставалось, только ехать домой. А завтра — на работу. От этого тоже никуда не денешься. Выходит, меня все гнобят? Я вспомнила, что сказала та тетка, с Библией: «Когда я смотрю на вас, у меня сердце кровью обливается. Какая же вы глупышка!»
[Месяц][день]
С наступлением сезона дождей мой бизнес замирает. Мокнуть на улице нет желания. К тому же из-за низкого давления глаза сами закрываются, все время клонит в сон. Вставать по утрам не хочется — катилась бы эта фирма куда подальше. Борьба с искушением прогулять работу изматывает. Почему так: есть дух, воля, а тело подводит, не подчиняется? Сегодня я проснулась позже обычного, села за стол, прислушиваясь к шуму дождя. Мать, накормив сестру завтраком и проводив на работу, удалилась в спальню, и в доме воцарилась полная тишина. Я вскипятила в чайнике воду, всыпала в чашку растворимый кофе. Вместо завтрака разгрызла таблетку «джимнемы». Темно-синяя юбка болталась на мне, как на вешалке. Я похудела еще больше. Чем легче я становилась, тем сильнее охватывала меня радость. Если так дело пойдет, я просто растаю в воздухе. Несмотря на мерзкую погоду, я чувствовала себя на седьмом небе.
Дождь за окном лил как из ведра, пластая в саду мамашину гордость — гортензии, рододендроны, розы, понатыканные тут и там мелкие цветочки… Обернувшись, я заглянула в сад: «Чтоб вы сдохли, проклятые!» Но дождь кончится, и вся эта поросль, напитавшись влагой, еще выше поднимет голову. Вот ведь какое гадство! Мать носилась со своим садом, как курица с яйцом, а я его ненавидела.