Напоследок полагалось собеседование. Подошла моя очередь. Поднявшись на второй этаж и войдя в класс, я уже так устала, что забыла про улыбки. Это и понятно. Я целый день провела в самолете, из аэропорта без всякой передышки поехала прямо на экзамен. В июле в Токио стояла душная жара, не то что в прохладном Берне. Стряхивая сонливость, одолевавшую меня из-за разницы во времени, я присела перед экзаменаторами и с трудом подавила зевок.

Экзаменаторов было трое: две женщины средних лет, одна из них — иностранка, сидели по краям, а посередине устроился дядька лет тридцати пяти — сорока. Вся троица, не поднимая голов, долго разглядывала мои документы. Борясь со скукой, я огляделась. Из окна был виден пятидесятиметровый бассейн с голубой водой: девчонки в черных купальниках методично отмеряли в нем брассом отрезки дистанции. Секция плавания, не иначе. С каким удовольствием я бы сейчас поплавала! От жары и усталости у меня все поплыло перед глазами.

В отчаянии я взглянула на большой аквариум, стоявший возле классной доски. С той стороны к стеклу прилепилась улитка. Она оставляла за собой блестящую дорожку слизи. Дно аквариума устилал песок, из которого торчала какая-то коряга. Из угла неуклюже выползла большая черепаха с куполообразным панцирем, как шляпка сушеного гриба. С неожиданной для такого неповоротливого существа прытью она вытянула шею и в одно мгновение заглотила улитку. Дорожка оборвалась. Улиточий домик треснул во рту черепахи. Мне сделалось нехорошо.

— Что с тобой?

Услышав голос экзаменаторши, я вскочила со стула.

— Можешь сесть, — вымолвила она добреньким голосом.

— Извините. Я устала.

Сидевший в центре дядька пристально посмотрел на меня. Волосы у него были зачесаны назад, из-за чего лоб выдавался и, казалось, занимал половину лица. Ему очень шли очки с маленькими стеклышками в металлической оправе. Темно-синий блейзер и белая рубашка-поло, на безымянном пальце левой руки — обручальное кольцо. Забыв, что надо улыбаться, я уставилась на чернильное пятнышко на его рубашке, возле пуговицы.

— Знаешь, что это за черепаха?

— Сухопутная?

— Правильно. Редкий вид. Водится на Мадагаскаре.

Он рассмеялся, я кивнула. На этом собеседование закончилось. Потом я узнала, что это был Кидзима, преподаватель биологии и наш классный руководитель. Несмотря на никудышные результаты тестирования, я ему понравилась, и меня приняли. Только потому, что я правильно ответила про сухопутную черепаху. Хотя нет. Просто я понравилась Кидзиме. А черепаха — только предлог.

Я явно перетрудилась — вечером после экзамена у меня поднялась температура. Дом Джонсона стоял за зданием налоговой инспекции района Ниси-Адзабу. Мне приготовили крайнюю комнату на втором этаже. Занавески, покрывало, подушки — все было из коллекции «Liberty Fabric». Масами выбирала на свой вкус. Мне было наплевать на весь этот интерьер. Одна суета. Какое мне дело? Забравшись в постель, я уснула в тот же миг. Проснулась посреди ночи, почувствовав, что в комнате кто-то есть. У изголовья кровати стоял Джонсон, в майке и пижамных штанах.

— Как дела, Юрико? — спросил он тихо.

— Я просто устала.

Джонсон наклонился с высоты своего роста и шепнул мне на ухо:

— Приходи в себя скорее. Наконец-то я тебя поймал.

Поймал. Я вспомнила, как сухопутная черепаха сожрала улитку, и содрогнулась. Улиточий домик треснул во рту черепахи. Я и есть та самая улитка из аквариума. Женщина, употребляемая мужчиной. Я должна принять такую судьбу, научиться получать удовольствие от того, что тебя употребляют. А пока счастья мне не видать. Опять где-то в дальнем уголке ума всплыло это словечко — «свобода». И я разом превратилась из пятнадцатилетней девчонки в старуху.

На следующее утро из школы Q. сообщили, что я принята. Масами, на седьмом небе от счастья, позвонила Джонсону на работу, чтобы его обрадовать, и, положив трубку, обернулась ко мне.

— Надо твоей сестре сказать! — жизнерадостно заявила она.

Пришлось дать телефон деда. Все равно встречи с сестрой не избежать. Мы теперь обе в Японии. И при всем том я знала, что сестра меня ненавидит, и сама ненавидела ее. Между нами нет ничего общего. Как две стороны монеты. Реакция сестры была такой, как я и ожидала.

— Чтоб я тебя в школе не слышала! Все с тобой тут носятся… Подумаешь, чудо природы! А мне жить надо, выживать.

Мне тоже надо было выживать. Но как ей было это объяснить? Я не нашла таких слов.

— Тебе всегда везет! — сказала она.

— Я хочу видеть деда.

— А он не хочет. Он тебя не выносит. Потому что у тебя вдохновения нет.

— В каком смысле?

— Дура! У тебя интеллект на нуле!

На этом разговор закончился. Сталкиваясь со мной в школе, сестра делала вид, что мы не знакомы. В последнем классе я ушла из школы и больше с системой Q. дела не имела. После этого мы долго не виделись. И вдруг в последнее время сестрица стала доставать меня звонками. Хотела бы я знать, что такое могло с ней произойти.

Ребенка сдали совершенно чужим людям. Нет, я сама им себя отдала, по собственной воле. И сестре не было никакого дела до того, что ждет этого ребенка. Она об этом даже не думала. Потому что сама жила с родным дедом. Я его видела всего несколько раз, совсем маленькой. Он мне понравился — добрый и непоседливый. Но сестрица его монополизировала и обрекла меня на жизнь в одиночестве.

С самого детства во мне живет тревожное ощущение, что я всему и всем чужая. Потому что полукровка. Даже родительская любовь не могла меня от него избавить. Для этого мало просто прижать к груди и успокоить. Я завидовала сестре, которая быстро порвала с родителями. Моей новой семьей стали Джонсоны, с которыми мы в детстве встречались лишь изредка, когда приезжали в отцовскую «горную хижину». Меня с ними связывало только то, что Джонсон хотел меня. Вряд ли сестра была способна понять, в каком положении я оказалась.

5

3 октября

Вчера вечером зашедший к нам в клуб парень достал меня одним вопросом. Ему еще не было тридцати; он пришел с приятелем, который работал на стройке верхолазом. Молодец сидел, широко расставив ноги в бриджах, озирался по сторонам, изо всех сил делая вид, что заглянул в это заведение, где торговали перезрелым товаром, исключительно из любопытства.

— Что у тебя с лицом?

— А что такое?

— Чудное. Какое-то разобранное.

Ему сделалось смешно от своих же слов, и он рассмеялся.

— Я с рождения такая.

Парень закашлялся и отвернулся. Что им всем покоя не дает в моей внешности? Неужели то самое ядро, которое составляло мою суть и начало разрушать меня изнутри, постепенно проступало на поверхность и уже захватывало всю меня целиком? Я непроизвольно принялась грызть наманикюренный ноготь на среднем пальце левой руки. Привычка так обращаться с ногтями была у меня до четвертого класса. Я никак не могла от нее отвыкнуть, сколько мать ни старалась меня отучить. К зубу прилип кусочек лака с накрашенного ногтя. Я соскребла его и поднесла к глазам, чтобы рассмотреть получше. Клиенты испуганно уставились на меня: что это она разглядывает? Я подумала, что в этом клубе тоже вряд ли задержусь надолго. Покачусь дальше под откос.