– Я хотел забрать тебя оттуда, но он ударил меня несколько раз и, похоже, не собирался на этом останавливаться. Я вспомнил о ружье, которое висело над камином в гостиной. Я выбежал из спальни, схватил его, зарядил и вернулся за тобой. Люк стоял на коленях в углу у платяного шкафа в нише. Твоя кровать была пуста. Я понял, что ты страшно напугана, и решил, что ты попыталась сбежать через эту нишу. В то время задней стены в ней не было. В старых деревенских домах соседние комнаты зачастую соединялись как раз через такие ниши. Как бы то ни было, я приказал Люку оставить тебя в покое и встать с колен. Когда он отказался повиноваться, я направил на него ружье и сказал, чтобы он проваливал ко всем чертям из моего дома и никогда больше сюда не возвращался. – Дед качает головой, глаза его затуманили воспоминания. – Может быть, ружье стало тому причиной. Или, возможно, он не смог смириться с мыслью, что все открылось. Но он снова набросился на меня. Он вылетел из своего угла, как дикое животное. И я непроизвольно нажал на курок. – Рука деда дернулась, когда он произносил эти слова. – Остальное тебе известно. Заряд попал Люку в грудь, и он умер очень быстро.
В кабинете воцаряется мертвая, абсолютная тишина. Но потом из вакуума, из самого сердца пустоты, в которую я превратилась рождается вопрос:
– Я видела, как все произошло?
– Не знаю, девочка моя. Когда я подошел к платяному шкафу в нише, тебя там не было. Должно быть, ты пробралась через нее в спальню к матери. Подозреваю, что ты пробовала разбудить ее, но у тебя ничего не получилось. Ты совсем ничего не помнишь об этом?
– Возможно, как раз это и помню, – шепчу я. – Как я пыталась разбудить маму. Может быть, это было и не в ту ночь, не знаю. Думаю, что тогда много чего произошло.
– Но ты ничего не помнишь о насилии?
Я отрицательно качаю головой – как робот, с механической точностью.
– Я так и думал. Но все равно ты так и не оправилась от этого. Память о насилии и домогательствах преследовала тебя всю жизнь. Я наблюдал за тобой все эти годы, мне так хотелось сделать что-нибудь для тебя, чем-то помочь. Но я не знал, что я могу сделать и чем помочь. Я не видел, чем мой сегодняшний рассказ об отце может помочь тебе. Говорят, правда может сделать человека свободным, но я в этом не уверен. Если бы ты не обнаружила следы крови в своей спальне, сомневаюсь, что я когда-нибудь рассказал бы тебе все это.
Он подходит к буфету, наливает почти полный стакан водки и протягивает его мне. С таким же успехом это могла быть простая вода. Шок полностью заглушил мою всегдашнюю тягу к алкоголю.
– Выпей, – говорит он. – Тебе это необходимо.
«Нет, я не стану пить, – говорю я про себя. – Водка причинит мне вред. Она отравит моего ребенка».
– О чем ты думаешь, Кэтрин?
Я молчу. Я не собираюсь пока что ни с кем делиться своей единственной тайной.
– Я не знаю, что нужно делать прямо сейчас, – говорит дед. – В прошлом у тебя бывали депрессии, и я сделал чертовски мало, чтобы помочь тебе. Я представитель старой школы. Если я не могу пропальпировать проблему, облучить ее, ампутировать или вырезать, значит, это не есть проблема. Теперь я думаю по-другому. Меня беспокоит, что, рассказав тебе обо всем, я спровоцирую тяжелый приступ. Ты еще принимаешь антидепрессанты?
Я не отвечаю. Должно быть, мое молчание напоминает ему тот бессловесный год, который последовал за смертью отца, и это явно его пугает.
– Кэтрин? – взволнованно обращается он ко мне. – Ты можешь говорить?
Я не знаю. Или я сейчас тоже молчу?
– У тебя наверняка есть вопросы. Всегда были.
Но я больше не я.
– Ладно. После того как обдумаешь все, что я рассказал, ты, надеюсь, поймешь, почему я не хочу приглашать посторонних людей осматривать комнату на предмет обнаружения других следов крови. Ничего хорошего не выйдет, если другие узнают то, о чем мы с тобой сейчас говорили. Ровным счетом ничего. А вот вреда может получиться очень много.
– Кто еще знает? – шепчу я.
– Никто.
– Даже Пирли?
Он торжественно качает головой.
– Она может подозревать об этом, но ничего не знает наверняка.
– Мама?
– Никто не знает, Кэтрин.
– Ты действительно осматривал меня в ту ночь? После того как уехала полиция?
Он печально кивает.
– Что ты обнаружил?
Глубокий вздох.
– Вагинальное и анальное раздражение. Старые ссадины и рубцы. Твоя девственная плева была нарушена. Само по себе это ничего не доказывает, но я-то знаю, что видел. Если бы я выждал минут десять, прежде чем войти, то обнаружил бы более веские улики. И если бы тогда судебно-медицинские эксперты осмотрели и исследовали простыни…
– Пожалуйста, прекрати.
– Хорошо, дорогая. Только скажи, что я должен сделать.
– Ничего.
– Не думаю, что это правильно. Теперь, когда тебе известна правда о прошлом, пожалуй, стоит поговорить об этом с кем-нибудь. Это пойдет тебе на пользу. Я могу устроить тебя на прием к лучшим врачам в стране.
– Я должна идти.
– Куда?
– Куда угодно.
– Почему бы тебе не остаться и не побыть здесь некоторое время? Я скажу Пирли, чтобы она приготовила для тебя комнату наверху. Тебе даже не придется возвращаться в помещение для слуг. Если бы это зависело от меня, ты не жила бы там и дня. Это Люк отказывался переселиться сюда. Я предложил ему все чертово крыло целиком. Теперь, полагаю, ты понимаешь, почему… Во всяком случае, советую тебе отдохнуть несколько дней и поразмыслить над тем, что ты сегодня услышала. Хотя может потребоваться довольно много времени, прежде чем ты сумеешь справиться с этим.
Я не могу поверить, что это говорит мой дед. Его убеждения всегда были просты и лишены двусмысленности: когда жизнь делает бросок по дуге, ты ловишь мяч и вколачиваешь его сукиному сыну подающему прямо в глотку. Я сама слышала, как он неоднократно повторял этот тезис. Но сейчас он стоит передо мной и разглагольствует так, словно смотрит шоу доктора Фила вместе с моей матерью.
– А теперь я должна идти, дедушка.
Я поворачиваюсь и спешу к застекленной створчатой двери, выходящей на лужайку. Я слышу его шаги за спиной, он идет за мной, потом останавливается. Через мгновение я оказываюсь на ярком солнце, на бесконечной равнине со свежескошенной травой.
И здесь приходят слезы. Громкие судорожные всхлипывания, от которых у меня начинает болеть в груди. Я падаю на колени и склоняюсь над травой, как если бы напилась и меня тошнило. Но я не пьяна. Я чувствую себя одинокой и безутешной. Больше всего мне хочется выскочить из кожи, покинуть свою оболочку. Мне хочется взять в руки нож, располосовать себя от горла до паха и вырваться из этого отвратительного тела.